Футуризм. Будущее «без будущего»

«Футуризм!» — боевой клич раннего авангарда. Он разнесся по городам Франции, Италии, России, Германии и США. Все, кто в той или иной степени готовы были поддерживать новое искусство, могли смело называть себя «футуристами» — «глашатаями будущего». Все они являлись ниспровергателями (с их точки зрения) старого, отжившего. Их стало не меньше, чем в свое время «декадентов», против пассеизма которых они столь рьяно выступали. Там, где футуризм, там звучат призывы сжигать музеи, создавать необыкновенный художественный язык, воспитывать новую породу людей. И хотя их было немного, они уже с гордостью произносили футуристическое «Мы».

Филиппо Томазо Маринетти в парижской газете «Фигаро» опубликовал 20 февраля 1909 г. манифест «Футуризм». Так бывший поэт и эссеист стал организатором нового «изма», его агитатором и «мотором». Маринетти говорил от имени своих друзей: «Мы молоды, сильны, живем в полную силу, мы футуристы?» И тут же призывал: «А ну-ка, где там славные поджигатели с обожженными руками? Давайте-ка сюда! Тащите огня к библиотечным полкам! Направьте воду каналов в музейные склепы и затопите их! И пусть течение уносит древние полотна! Хватайте кирки и лопаты! Крушите древние города!» И далее: «Не где-нибудь, а в Италии провозглашаем мы этот манифест. Он перевернет и спалит весь мир. Сегодня этим манифестом мы закладываем основы футуризма. Пора избавить Италию от всей этой заразы — историков, археологов, искусствоведов и антикваров!» Чуть позже в первом футуристическом манифесте, обращенном к жителям Венеции, прозвучат знакомые призывы: «Венеция — великолепная рана прошлого. Надо подготовить рождение индустриальной и военной Венеции. Засыпем каналы, сожжем гандолы!» После этого последовало обращение к испанцам: «Молодые и бодрые, идите к нам!» Французский поэт Аполлинер, зараженный футуристической идеологией, написал памфлет «Футуристическая антитрадиция» (1914). Маринетти приезжал в Россию. Откликом на этот визит, хотя итальянец и не нашел полного понимания среди поэтов и художников обновляющейся русской культуры, все же зазвучал призыв: «Долой Александра Бенуа!», как представителя декадентского «Мира искусства», и желание «скинуть Пушкина с парохода современности». Подобное запомнилось лучше всего и надолго, однако дело футуризма заключалось в большем...

Итак, футуризм. Его признанным европейским идеологом по праву считается Маринетти, отважившийся на решительный шаг — создание новой культуры будущего. Уже в ранних своих публикациях в журнале «Поэзия» он провозглашает возможность построения нового общества, инициаторами которого явились бы художники, литераторы, композиторы и архитекторы. Впрочем, идея не так уж совсем незнакомая; кто из романтиков, а потом и представителей стиля модерн не мечтал о том же? Заметим, что сам Маринетти и его друзья, среди которых особенно следует выделить У. Боччони, К. Kappa, Л. Руссоло, Дж. Балла и Дж. Северини, начинали свою творческую деятельность в атмосфере декаданса, причем, учтем, в особенно провинциальном варианте. Однако в провинции голоса новой цивилизации слышны порой лучше, чем в крупных центрах. Германия и США выдавали рецепты возможного индустриального развития.

Футуристические прокламации появились на фоне неожиданно разговорчивого мира, который обрел телефон, телеграф, радио и многотиражные газеты. Как можно было не увлечься открытиями и изобретениями Эйнштейна, Планка, Морзе и Эдисона! Локомотивы все быстрее покрывали многокилометровые пространства, мелькали «авто», в небе засверкали «аэро», люди бегали в «кинемо». Все эти новомодные слова, так же как «электро», «динамо», «фото», стали писаться с заглавных букв, как некогда и еще недавно писались «Вечность», «Весна», «Тайна». Маринетти чутко среагировал на «победоносную и окончательную эстетику локомотивов, броненосцев, монопланов и автомобилей». Ему предстояло эту новую «чувственность механизмов» объяснить людям, потому что, как он говорил, «все, кто пользуется телеграфом, телефоном, граммофоном, поездами, бициклами, авто, транс-атлантиками, дирижаблями, аэро, кинемо, великим ежедневным (синтез мирового дня), не думают, что все это имеет решительное воздействием на наш мозг».

На место прежней утопии пришла новая. Появились энтузиасты, которые хотели бы заставить людей увлечься будущим, где индустриальный капитализм, приняв цивилизованные формы, повел бы людей к овладению всем мыслимым и достижимым бытием. Еще раз напомним, что футуризм получил наибольшее распространение в таких странах, как Италия и Россия, «страдающих» неполнотой развития буржуазных отношений; эти страны — его главные цитадели, хотя отклик он получил во Франции, Германии и США, принимая там локальные характеристики. Однако отметим, что первый манифест, именно так позже стала именоваться публикация в газете «Фигаро», появился в Париже. В чем причина? Вечный гипноз «авангардного Рима» Европы, который приковывает к себе пристальное внимание со времен Матисса и Пикассо? Или нечто другое?

Маринетти был талантливым организатором прессы. Уже символисты, чей язык, кстати, он безбожно эксплуатировал, поняли, что значит газета и журнал для рекламы собственных интеллектуальных упражнений. Пройдя символистскую школу, Маринетти, конечно, не мог забыть ее уроков. Тем более что, родившись в египетской Александрии, он считал французский язык чуть ли не родным, хорошо владея им, зачитываясь А. Рембо, Ш. Бодлером, П. Верленом. Начав со столицы европейского авангарда, Маринетти не забывал об Италии, ибо только там «вербовались» подлинные соратники, его поддержавшие и никогда не предавшие. Некогда они также являлись отчасти символистами, отчасти модернистами и пуантилистами. Трудно сказать, стали бы эти художники немного футуристами, так как их творчество до 20 февраля 1909 г. было еще достаточно традиционно. Однако подспудно все было готово; нужен был только сигнал «боевой тревоги»; сразу же появились легионеры, вставшие под знамена «Будущего».

Маринетти обращался к таким городам Италии, как Милан и Турин — наиболее индустриально развитым городам севера страны. Манифест Маринетти был оглашен в Турине 3 марта 1909 г. перед 3-тысячной аудиторией, собравшейся в театре Кьярелла. Группа миланских художников откликнулась 11 февраля 1910 г. новым манифестом. Так началось новое движение в искусстве.

Если отбросить внешнюю напыщенность в духе символизма и склонность к парадоксам, то в первом манифесте, состоящем из 11 пунктов, можно выделить главное: энергия действия, скорость и война. Все они, естественно, переплетались. Слова о «любви к опасности», об «отваге, смелости и бунте», об «опасном прыжке, гимнастическом шаге, оплеухе и мордобое» могли показаться сильным контрастом по сравнению с убаюкивающим декадансом. Маринетти декларирует: «Не существует красоты вне борьбы, нет шедевров без агрессивности. Мы на мысе веков... Пространство и время умерли вчера. Мы прославляем войну — единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, жест, обрекающий на смерть и презрение к женщине». И все это ради следующего: «Мы будем воспевать рабочий шум, радостный гул и бунтарский рев толпы, пеструю разноголосицу революционного вихря в наших столицах; ночное гудение в портах и на верфях под слепящим светом электрических лун. Пусть заводы привязаны к облакам за ниточки вырывающихся из них труб дыма. Пусть мосты гимнастическим прыжком перекинутся через ослепительно сверкающую под солнцем гладь рек. Пусть пройдохи-пароходы обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рев винтов сливается с плеском знамен и рукоплесканиями восторженной толпы».

Этот манифест трудно цитировать, так как это целостное литературное произведение, со своей поэтикой и языком. Многое в появлении манифеста будет характерно для авангарда последующих времен: многое начиналось с деклараций и многое начиналось поэтами. Футуризм остался для последующих поколений вдохновляющим примером.

Положения первого манифеста отражают некоторые чувства и умонастроения, характерные для ряда итальянских интеллектуалов. В них прихотливо перемешаны идеи анархизма, ницшеанства, эротизма в духе Д'Анунцио. Панитализм вызрел на фоне готовящейся войны в Ливии, захвата Австрией Триеста. Атмосфера назревающей мировой войны, несомненно, тревожила души. Мысли о пространстве и времени были навеяны новейшими открытиями физиков, мыслями об «исчезновении» материи и философией Анри Бергсона о протяженности событий, существующих лишь только в сознании. Пример индустриализации Германии и США вызывал у итальянцев чувство восхищения и комплекс неполноценности; поэтому в стране, экономически плохо развитой, машина казалась «прекраснее Ники Самофракийской». Так как «музейность культуры» Италии мешала, казалось, стране двигаться вперед для того, чтобы стать значительной державой Европы, не менее великолепной, чем Древний Рим, то подобную культуру следовало уничтожать: «Музеи и кладбища! Их не отличить друг от друга... Что хорошего увидишь в старой картине? Только жалкие потуги... Восхищаться старой картиной — значит заживо похоронить лучшие чувства. Лучше употребить их в дело, направить в рабочее, творческое русло. Чего ради растрачивать силы на никчемные вздохи о прошлом? Это утомляет, изматывает, опустошает... Для хилых, калек и арестантов — это еще куда ни шло. Может быть, для них старые добрые времена — как бальзам на раны... А нам это ни к чему!» Самый решительный «удар» итальянские футуристы намеревались нанести по своей стране — по Италии, где «1000 музеев, сто тысяч панорам и руины на все вкусы».

Если предшествующие футуризму течения, опыт которых он, конечно, учитывал, будь то фовизм, экспрессионизм и кубизм, были предельно индивидуалистичны, то футуризм социализирован, политизирован и агрессивен. Футуристы мечтали о создании новой расы людей. Это раса людей, которые бы двигались со скоростью 300 км/ч и были высотой 5, 10, 20 тыс. м. Поколение рубежа 1900—1910-х гг. только «примитивы нового чувствования, увеличенного во сто крат». Люди через 200 лет будут жить в воздухе («в человеческом теле дремлют крылья»); на Земле возведут динамо-машины, дающие энергию от приливов морей и силы ветра; растения станут расти быстрее; поезда-сеялки начнут обрабатывать новые агрикультуры. Города будут возводиться из железа и хрусталя. В городах будущего, висящих под облаками, вырастет новая цивилизация, в которой нет классов, голода, нищеты и унизительных профессий. В этом должна помочь техника, не только обеспечивая энергией, кровом и пищей футуристическую Утопию, но и конструируя самого человека будущего. Итак: «Мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплекте с запчастями». Начинать можно было и с малого, и вот Дж. Балла дает своим дочерям имена Пропеллер и Свет.

Футуризм как тип поведения показан в единственном футуристическом романе «Мафарка-футурист» Маринетти, изданном в 1910 г. на французском и итальянском языках. Для нового поколения людей он позвучал не менее ошеломляюще, чем в свое время трактат «Так говорил Заратустра» Ницше. Не случайно его автор привлекался к суду. В романе появляется образ механического летающего человека, соединяющего в себе видения Леонардо да Винчи и Гойи; Мафарка — проводник «новой эротической сущности»: он похотлив, он готов насиловать пленных негритянок и искренне любить проституток. Все здесь было рассчитано на привлечение внимания, на сенсацию и преднамеренный эпатаж. Вместе с первым манифестом роман создавал определенную «вербальную модель» для будущего.

Футуризм наполовину состоит из манифестов. Среди важнейших можно назвать «Манифест техники футуристической живописи», подписанный пятью художниками (1910); «Манифест техники футуристической литературы» Маринетти, «Футуристическая музыка» Ф. Б. Прателла; «Манифест футуристического фотодинамизма» А. Дж. Брагалия (все 1912); «Воображение без сна, или Мертвые на свободе» (1913); «Живопись звуков, шумов и запахов» К. Kappa (1913); «Геометрическая и механическая красота новой числовой чувственности» Т. Маринетти; «Манифест архитектуры» А. Сент-Элиа; «Политический, манифест» Маринетти, К. Kappa, У. Боччони и Л. Руссоло; «Слово на свободе» Занг Тумб (псевдоним Маринетти), (все 1914); «Манифест тактилизма» Т. Маринетти (1921); «Абсолютная живопись» Э. Прамполини (1922); «Новая футуристическая живопись» Т. Маринетти (1930); «Радио» (1933). К этим текстам имеет смысл добавить такие принципиальные книги, как «Война и живопись» (1914) К. Kappa и «Живопись и скульптура футуризма» (1914) У. Боччони.

Рис. 15. А. Сент-Элиа. Новый город. Проект 1914,

Манифесты — наиболее адекватный жанр футуристического искусства, содержащий установку на глобальную переделку мира и создание всеобщего типа поведения в стиле «футуристической жизни». Для того чтобы задуманное осуществилось, охватывались все виды искусства от поэзии и живописи, как наиглавнейших, до скульптуры, музыки, театра, фотографии, кинематографа, архитектуры. Подобная всеохватность экспериментами всех видов современного художественного творчества послужит примером для всех последующих крупных «измов» внутри авангарда. Даже экспрессионизм, зародившийся намного раньше и проявившийся преимущественно в литературе, живописи, графике и скульптуре, войдет позже в область кино и зодчества.

При всей специфичности влияния футуризма на разные виды искусства просматриваются и общие принципы: время и энергия, техницизм и урбанизм, синтез искусств и коллективные художественные акции, эксперименты по выделению отдельных художественных элементов из привычного контекста.

На рубеже XIX — XX вв. , когда складывался авангардизм, появилась какая-то поистине неистребимая жадность к интерпретации и переинтерпретации проблемы времени у физиков, психологов и философов. Авангард, чутко реагируя на все новые идеи, жадно откликнулся на все предлагаемые проблемы. Можно говорить, что в какой-то степени многие реформы художественного языка происходили под знаком поисков четвертого измерения, показа «эха» времени в пространственных искусствах. Важность этого заключалась в том простом факте, что все наиболее существенные эмоциональные переживания и впечатления человека связаны с переживанием времени, особенно в XX столетии, столь драматичном, меняющем свои лики.

Теория «durée» Бергсона, оказавшая сильное воздействие на романы «В поисках утраченного времени» М. Пруста, импрессионизм, символизм, экспрессионизм, кубизм и сюрреализм, не осталась «секретом» для футуристов. Более того, они ею вдохновлялись. Бергсоновские слова о том, что «время — призрак пространства» и «движение — психологический и духовный синтез статичных явлений», ими воспринимались как непосредственное руководство к действию. Свою лепту внесли Э. Мах, В. Вундт и А. Пуанкаре; в их докладах середины 1900-х гг. звучали мысли о том, что «время — бестелесная сущность», «система биологически ориентированных реакций». Импрессионисты уже хотели передать «трепет секунды», восприятие которой не было бы замутнено рефлексией. Футуристы объявили итальянского скульптора-импрессиониста Медардо Россо своим предтечей, у которого свет был дематериализующей, а следовательно, временной, антипространственной, стихией.

Многие художники конца XIX в. интересовались попытками американца Эдварда Мейбриджа и француза Этьенна Жюля Марей передать движение посредством серий фотографий, фиксирующих на чувствительной пленке фазы движений человека и животных. Среди импрессионистов этими опытами увлекался Эдгар Дега.

Джакомо Балла, используя опыты Мейбриджа и Марея, делает серию картин «Штудии девочки, выбегающей на балкон» (первые из них сделаны с применением пуантили). Фазы движения не только чередовались, но и наслаивались друг на друга. Этим способом выражалась футуристическая концепция передачи движения. Маринетти уже с 1908 г. проповедовал наряду с активизмом и элетрицизмом «динамизм», важнейшую категорию новой эстетики, передающую эффект «вихря интенсивной жизни» — ритм каждого объекта, его внутреннюю силу. Футуристы, обладая, по их мнению, «удвоенным зрением», пытались создавать картины и скульптуры, заражавшие зрителя ощущением временного процесса. Посредством линий, пятен, красочных зон и своеобразных «графиков силы» создается некая эмоциональная среда. По своей морфологии футуризм многое взял от кубизма, но отказался от его статики; как тогда говорили, он его «разморозил».

«Глаз, свободный от плена культуры», «чистая душа» футуристов воспринимают мир по-новому. «Ежедневно разрушая в нас и в наших картинах реальные формы», всемирный динамизм не является больше «закрепленным мгновением»; картина сама по себе — «динамическое ощущение», она некий информационный носитель передачи идеи времени. Художники стали создавать определенную систему выражения «динамизма». Выступая против «сентиментального мимизма», «текучей и обманчивой старой перспективы», они начали творить новые формы. Они захотели, если прислушаться к Kappa, передавать краски в движении, во времени; вместо «мертвых линий» — горизонтальных и вертикальных — используются «арабески, столкновения острых углов, зигзаг, круг, вращающийся эллипс, спираль». Согласно Боччони, живопись обогатилась «проникновением планов» и уже отказалась от статики кубизма. Тут появилось ощущение внутренней пластической бесконечности. Один предмет «едва успевает кончиться там, где успевает начаться другой». Теория «пластического динамизма» Боччони, разработанная в 1913 г., опиралась на бергсоновский принцип «durée» и концепции энергией Эйнштейна.

Художники, следуя этим идеям, хотели к пространству приплюсовать время. Достаточно характерны такие живописные произведения, как «Похороны анархиста» К. Kappa, «Восстание» и «Динамизм танцовщицы» Л. Руссоло, «Пан-Пан» и «Автобус» Дж. Северини, «Выстрел из ружья» Дж. Балла. Боччони в серии «Силы улицы» создает композиции «Дома + свет + небо» и «Динамизм велосипедиста». Следуя примеру Боччони, Руссоло пишет «Тело+дом+свет», а Балла «Авто+свет+шум». Перспектива Чимабуэ сменяется видом с аэроплана знаменитого летчика Блерио (картина «В честь Блерио» Р. Делоне). У. Боччони стремится подобные же эффекты передать в пластике, создав скульптуру «Единственная форма протяженности в пространстве», где необарочные сдвиги форм перетекают из зоны в зону. Многоаспектность и фазовость движений передавали русские художники К. Малевич («Точильщик») и Н. Гончарова («Велосипедист»). Хронологическую последовательность показа событий помогали передавать и триптихи: «Свидание, прощание и отъезд» Боччони и «Рабочий день» Балла. Все названные здесь картины и скульптуры создавались в 1912—1913 гг.

С принципом футуристической поэзии («поэзия должна быть непрерывным рядом новых образцов» — «Манифест техники футуристической литературы») перекликается прием живописцев, имеющий название «симультанизм» — «одновременность», т. е. «синтез того, что вспоминаешь, и того, что видишь». На деле это приводило к многократному умножению зрительных образов в пределах одной композиции. Согласно футуристам, все двигается, бежит, все быстро трансформируется. Профиль никогда не бывает неподвижным перед нами, он беспрестанно появляется и исчезает. Ввиду устойчивости образа в сетчатой оболочке предметы множатся, деформируются, преследуют друг друга, как торопливые вибрации в пространстве. Вот таким образом «у бегающих лошадей не четыре ноги, а двадцать, и движения их треугольны». Известно положение А. Бергсона: «...от галопа лошади наш глаз воспринимает главным образом характерное положение, существенное, или, скорее, схематическое, форму, которая как будто бы распространяет свои лучи на весь цикл движения».

Футуристы смело «надвигают» одно изображение на другое. В картине Боччони «Состояние ума. № II», улицы входят в дома. Есть определенные футуристические установки: «Откроем фигуру как окно и заключим в нее среду, в которой она живет, провозгласим, что тротуар может влезть на ваш стол, что ваша голова может пересечь улицу, что справа, слева и позади». И «разве мы не видим иной раз на щеке человека, с которым разговариваем, лошадь, проезжающую в далеком конце улицы»? Таким образом, впечатление ведет к тому, что «внешний мир бросается на вас».

Заметно, что футуристическая живописная композиция ориентирована на центр, что создает впечатление «картины-спрута». Циркулярные формы с текстами плотно окружают центр в картине «Манифест об интервенции» К. Kappa. Характерна пуантиль «Сферическое распространение центробежного света» Дж. Северини. Но не только композиции, подобные этим, построены на выделении центра. Занимаясь теорией кино, С. Эйзенштейн вспоминает пейзаж Д. Бурлюка, где «формальное течение изобразительного сюжета идет по спирали».

Смазанные изображения, несколько композиций на одной пленке характеризуют фотодинамизм Антонио Джулио Брагалия.

Брагалия создает и один из первых авангардных фильмов «Футуристическая жизнь» в 1916 г. В нем Орнальдо Джинна показывает, как футурист спит, занимается гимнастикой и симультанной декламацией с друзьями, завтракает, работает. Там же и хаос вещей — «драма объектов». Аналогичный опыт в России — «Драма футуристического кафе № 13» с участием В. Маяковского, М. Ларионова, Н. Гончаровой и братьев Бурлюков.

«Музыкальная тема» — излюбленная в авангарде со времени Матисса и Пикассо. Ей отдали должное и футуристы: Балла пишет картину «Игра на виолончели», а Руссоло—«В честь музыки», в которых показывают серию движений рук музыкантов. Но все же футуристам хотелось не иллюстрировать способы игры на инструментах, а создавать «свою музыку». Ф. Б. Прателла в манифесте «Футуристическая музыка» требует «деструкции квадратуры», разрушения хронометрической тирании ритма, абсолютной свободы, «атональной тональности» в хроматической гамме. Он пишет: «...для человека абсолютная правда заключается в том, что он чувствует. Когда творец интерпретирует с чистым сердцем натуру, человеческое становится его силой. Небо, вода, облака, леса, горы, море, сутолока торговли портов, волнующиеся огромные столицы, бесконечные заводские трубы входят в душу композитора и дают сильное настроение». Л. Руссоло, который был преимущественно живописцем, тем не менее решил попробовать перенести сформулированные Маринетти принципы деструкции языка и «выявления современной красоты» в звуки, создав музыку «шумов» — «брюистскую музыку» (от фр. «bruit»). Вдохновясь примерами авангардистов И. Стравинского, Э. Сати и А. Шёнберга, он захотел передать голос современного города: гул заводов, стук поездов, шуршание шин автомобиля. В манифесте «Искусство шумов» Руссоло пишет: «Античная жизнь была только молчанием. Лишь в XIX столетии, с открытием машин, народился настоящий Шум». Гармонии такого «звукошума» проявляются во взрывах, треске, механизированном ритме, шорохах, стонах, хрипе, бульканье, шипении и т. п. Не без гордости он декларирует: «Я, художник-футурист, устремляющий свое хотение в жадно любимое искусство. Поэтому более отважный, чем самый смелый музыкант-профессионал, нисколько не смущаясь моей мнимой некомпетентностью, зная, что отвага дает все права и обязанности, я являюсь зачинателем обновления музыкального искусства шумов».

Руссоло создал даже специальные машины, которые порождали подобную музыку. В таких композициях, как «Пробуждение столицы», «Собрание авто и аэропланов», «Обед в казино» и «Стирка в оазисе», художник использовал гудки, свистки, кастрюли, деревянные счеты, металлические доски для стирки, пишущие машинки и т. п. Маринетти к образцам звуков современной цивилизации добавлял еще и мюзик-холл, который «уничтожает все наши традиционные понятия о перспективе, пропорциях, пространстве и времени». Ведь, действительно, в кабаре пели о неграх Конго, об элегантных «вампах» Парижа и белых медведях Севера. В своем позднем «Манифесте о музыке», изданном в 1922 г., лидер футуризма указывал, что «изобретение в музыке труднее, чем во всяком другом искусстве», и что оно «подготовляет идеальное слияние всех искусств».

Возможность взаимодействия искусств, о чем мечтали романтики и символисты, футуристы брали в качестве основы для создания современного художественного стиля. О синтезе футуристической живописи и музыки высказался Kappa в манифесте «Живопись звуков, шумов и запахов». Автор манифеста утверждал: «До XIX в. живопись была искусством по преимуществу молчаливым. Художники античности, Возрождения, XV и XVI вв. не предчувствовали возможности выразить живописно звуки, шумы и запахи, даже тогда, когда брали темой своих композиций цветы и бури. Импрессионисты в своей смелой революции сделали, хотя и слишком робко, несколько смутных попыток живописать звуки и шумы. До них — ничего, абсолютно, ничего». И продолжал: «Тем не менее мы спешим заявить, что между импрессионистическим урчанием и нашей футуристической живописью шумов и запахов такая же разница, как между пасмурным рассветом и человеком в 30 лет; импрессионисты уничтожают старую перспективу, понимание гармонии красок, созерцательный идеализм и анекдот». Kappa хотел добиться тотальной синестезии: «...с точки зрения красок существуют звуки, шумы и запахи желтые, красные, индиго, светло-небесные и фиолетовые». Они — «пластические, полифонические, полиритмические, абстрактные и целые». «Молчание статично», а нужны «трубы красных, краасных, очень крааасных, которые кричат, зеленых, пронзительных, пышащих желтых, всех красок в движении, постигаемых во времени, а не в пространстве».

футуристические картины будут изображать пластические эквиваленты звуков, шумов и запахов театров, мюзик-холлов, кинемо, борделей, вокзалов, гаваней, гаражей, клиник, заводов и т. п. Каждому звуку соответствует своя символика красок. Kappa считает, что подобная «головокружительная кинетика» была им выражена в картине «Похороны анархиста», в «Пан-Пан» Северини, ряде произведений Боччони и Руссоло, показанных в Париже в 1912 г. Kappa говорил, что такие картины должны восприниматься как «бредовые»: «Знайте же, чтобы добыть эту совершенную живопись, требующую активной кооперации всех наших чувств, живопись, как пластическое состояние души, всеобщности, надо писать так, как пьяные поют и выблевывают звуки, шумы и запахи».

Футуристы, несомненно, хотели добиться в своих картинах звуковых ассоциаций, чему должны были способствовать и сами их названия, вроде таких, как: «Что мне рассказал трамвай», «Пространство+авто» и др. Француз Леопольд Сюрваж, вдохновленный идеями футуристических поисков, предпринял попытку сконструировать «цветоорган» — машину, издававшую скрежет, звон и гул в сопровождении мигающих цветных лампочек.

Сращивание слова и изображения наметилось у поэтов. Графизм в компоновке слов, которые выстраивались в различные геометрические фигуры на листе, отличал композиции Маринетти, Джоворни и Саньялло. Особый синтез искусств представлял футуристический театр, декорации к которому выполняли Балла и Леже. Но самое интересное — футуристические вечера, которые могли закончиться потасовкой с полицией, бросанием тухлых помидоров. На таких вечерах исполнялась шумовая музыка, читались стихи, показывались картины, ставились мюзик-холльные номера.

Наряду со стремлением объединить все художественные средства футуристы догадались первыми о возможностях освобождения отдельного элемента от связей с себе подобными. Маринетти выдвинул концепцию «Слово ходит на свободе». Боччони отливал в бронзе бутылку, разворачивающуюся в пространстве, и лампочку, увековечивая таким образом в традиционном скульптурном материале обыденные объекты, изъятые из повседневного употребления и потому приобретающие особый символический смысл.

Футуризм сделал большую заявку на обновление не только художественной культуры, но и всего человечества. Но из обещанного будущего, как и из всякой утопии, ничего серьезного выйти не могло. «Пик» развития этого движения — 1912 г. На этот год приходятся лавина манифестов, большинство известных художественных произведений, выставка в Париже, показанная затем в Лондоне и Берлине. Первая мировая война, которую футуристы Италии ждали как «гигиену мира», положила конец интенсивному развитию этого движения. «Первая генерация» сходит на нет. В 1916 г. погиб Боччони; другие стали эволюционировать в сторону «метафизической живописи» и неоклассицизма, особенно Kappa и Северини. Футуристические элементы существовали в культуре Италии в 20-е и 30-е гг., особенно в области театра и радиовещания. Наиболее активным оставался Маринетти; он свел дружбу с Муссолини и поддерживал фашистский режим в стране, считая, что таким образом «свою» утопию соединил с «утопией» определенного политического режима.

Из других стран «эхо» футуризма дольше всего бродило по России. Все «левое» искусство, в котором на самом деле произошли уже давно принципиальные разногласия, нередко по инерции вплоть до 1920-х гг. носило название «футуристического». Но это, скорее, лексическое недоразумение, не более. Футуризм и в этом случае, потесненный представителями абстрактного искусства, конструктивистами и «производственниками», остался без будущего. Однако элементы этого движения вошли в плоть дадаизма, позднего экспрессионизма, сюрреализма и поп-арта...