13.1. Культура Московского государства

Каждый этап культурно-исторического процесса в России имеет свое лицо, отмечен неповторимым своеобразием. С закатом Киевской Руси закончился первый цивилизационный период в развитии русской культуры. Но становление собственно русского культурного архетипа произошло на следующем историческом этапе, получившем название Московской Руси. Он начался с монголо-татарского вторжения (XIII в.), продолжился во время возвышения Москвы и завершился в XVII  в. вместе с окончанием эпохи древнерусской культуры.

Механизм формирования великоросского государства заключал в себе черты восточного влияния, особенно сильного с середины XIV в., когда Орда приняла ислам. И хотя Московская Русь осталась христианским государством, все же восточное влияние на формирование системы ценностей и картины мира, которые были характерны для средневековой Руси, было довольно значительным. Итогом этого взаимодействия стало рождение особого, специфического русского национального самосознания, для которого были характерны следующие черты: соединение восточной духовности со стремлением к свободе, свойственным для Запада; коллективизм и слабо выраженное личностное сознание; приверженность к ценностям православия с его своеобразным миропониманием; приоритет государственных начал, интересов державы и их восприятие как личных интересов каждого человека. Однако, несмотря на трагические и противоречивые события русской истории в эту эпоху основополагающие черты культуры Руси оставались неизменными, продолжая свое развитие во всех сферах культурного творчества.

Культура Московской Руси - наследница культуры Киевской Руси, преемница её традиций, памятников, ценностей. Она сохранила и развила древнерусский язык, фольклор, литературу, традиции градостроительства. Древнерусский язык превратился в русский, древнерусская нация - в русскую, древнерусская культура - в русскую культуру.

В свою очередь, русская культура Московского княжества стала ядром для формирования российской культуры, образцом освоения, идеалом развития для народов, входящих в состав России.

Для Российской культуры характерна преемственность по отношению к развитию культуры Московской Руси, их органическое единство, предполагающее различия и развитие. Это - единая линия развития культуры на разных этапах её существования, что выражается в единстве языка, культурообразующего этноса - русского народа, его духовного склада.

Нужно заметить, что некоторый отрыв от культуры Запада, «закрытость» русского общества как следствие временной потери самостоятельности, затруднил процесс освоения культурных достижений европейских народов. Ограничение культурных контактов привело к тому, что своё культурное развитие русский народ вынужден был обеспечивать самостоятельно, независимо, самобытно. Русские проблемы русский народ решал русскими методами, по-русски. Отсюда уникальность, оригинальность, непохожесть русской культуры, её неповторимость.

Исторический путь, пройденный народом, откладывается в его социальной памяти и формирует традиционные установки его культуры. Сила традиции придает этим установкам стабильность и сохраняемость в течение долгого времени. Поэтому они кажутся заложенными в народе «от века», заданными ему «кровью и почвой». Именно их чаще всего имеют в виду, когда говорят об «особенностях народной души» и о «характере народа». Такие традиционные установки складываются и в русской культуре.

Попытки выявить важнейшие традиционные установки русской культуры предпринимали многие отечественные мыслители. Одна из наиболее известных работ, направленных на решение этой задачи, принадлежит русскому философу XX века Н. О. Лосскому. В его книге «Характер русского народа», изданной впервые в 1957г. в Германии (У нас это произведение опубликовано в книге: Н. О. Лосский. Условия абсолютного добра. М., 1991), рассматривается ряд «первичных основных черт», отличающих культурно-исторический облик русского народа. Лосский относит к ним:

‑ религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра и смысла жизни; способность к высшим формам опыта, особенно заметная в области нравственного опыта, в общении;

‑ открытость души к «чуткому восприятию чужих душевных состояний» и интуитивному постижению вещей; могучая сила воли и страстность, проявляемая в общественной и религиозной жизни — в казачьем молодечестве, бунтарстве, фанатической революционности и т.д.;

‑ экстремизм и максимализм — «требование всего или ничего»; свободолюбие, доходящее до склонности к анархии и требующее деспотической государственной власти для обуздания анархического своеволия;

‑ патриотизм и национальное чувство, соединяющие в одно неразрывное целое любовь к родине, народу и государству;

‑ презрение к мещанству, к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах;

‑ народолюбие, выраженное в признании высокой ценности всякой личности, в идеализации крестьянства интеллигенцией и ее самоотверженном служении народу;

‑ прекрасное сочетание мужества с женской мягкостью; доброта, жалостливость, но и вместе с тем жестокость.

Всегда встречало признание в русской культуре (хотя далеко не всегда служило фактически нормой жизни) бескорыстие, возвышение духовности, осуждение склонности к приобретательству, накопительству, скопидомству. Почитались юродивые, отшельники, укротители плоти, бессеребренники и вообще все, кто пренебрегал мирскими благами ради каких-то высших духовных идеалов. Альтруистическая жертвенность, аскетизм, «горение духа» отличают исторических и литературных героев, ставших образцами для целых поколений, — Сергия Радонежского и отца Аввакума в народных преданиях, старца Зосимы и князя Мышкина у Достоевского, властителей дум русской интеллигенции — философов XIX в. Николая Федорова и Владимира Соловьева. Безусловно, высокая духовность русской культуры связана с православно-христианским культивированием святости и несет в себе религиозное начало.

Первенство духа над презренной плотью и обыденностью, однако, оборачивается в русской культуре презрительным отношением к житейскому расчету, «мирской суетности», «мещанской сытости». Это, конечно, не значит, что русским людям вообще чужд практицизм. Стремление к материальным благам, чичиковское и плюшкинское поведение — вовсе не редкость в России. «Деловые люди» в ней, как и всюду, ставят во главу угла деньги. Однако в традициях русской культуры деловитому экономическому мышлению не придается особой ценности. «Мелочным расчетам» противопоставляются «широкие движения души». Поощряется скорее не расчетливая предусмотрительность, а избегание ее и действие «на авось».

Обширность просторов России и многочисленность ее населения на протяжении многих столетий постоянно сказывались на русской культуре, придавая ей склонность к экстремизму, гиперболизму. Эта склонность проявлялась в том, что всякий замысел, всякое дело на фоне громадных по сравнению с соседними странами российских масштабов становились заметными и накладывали свой отпечаток на культуру только тогда, когда приобретали достаточно большой размах, зачастую — лишь, если доводились до крайности. Людские ресурсы, природные богатства, разнообразие географических условий, величина расстояний позволяли осуществлять в России то, что было невозможно в других государствах. Соответственно и проекты привлекали внимание, когда отличались грандиозностью. Подтверждений тому можно привести сколько угодно.

Гиперболичны были вера и преданность крестьян царю-батюшке; национальные амбиции и неприязнь ко всему иностранному у московского боярства и духовенства; деяния Петра I, задумавшего построить за несколько лет большой столичный город на пустынном болотистом берегу моря и превратить огромную отсталую страну в передовую и могучую державу; увлечения российской знати XVIII—XIX вв. строительством дворцов и усадьб, французским языком и зарубежными модами; достигшая глубочайшего психологизма у Толстого и Достоевского русская литература; особенности русской интеллигенции (социального слоя, подобного которому не было больше нигде) с ее мучительным ощущением «горя от ума», возвышенными духовными устремлениями и житейской непрактичностью; безудержно фанатичное принятие и проведение идей марксизма, вылившееся в уникальный социальный эксперимент, дорого обошедшийся русскому народу; неподдельный народный энтузиазм и неправдоподобно наивная шпиономания времен сталинизма; «громадье» планов, «поворотов рек», «великих строек коммунизма» и т. п.

Наклонность к гиперболизации всего, что делается, воспринимается русским человеком как культурная норма. И даже люди робкого характера, в жизни не рискующие впадать в крайности, обычно с одобрением воспринимают «русский размах», многократно воспетый в народном искусстве. Об этом говорит, например, популярность, которую воспроизводят строки А. К. Толстого:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча.

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир, так пир горой!

Поскольку самодержавная государственная власть на протяжении всей истории России была главным фактором, обеспечивающей сохранение единства и целостности огромной страны, постольку неудивительно, что в русской культуре эта власть фетишизировалась, наделялась особой, чудодейственной силой. Сложился культ государства, оно стало одной из главных святынь народа. Государственная власть представлялась единственной надежной защитой от врагов, оплотом порядка и безопасности в обществе. Отношения власти и населения по традиции понимались как патриархально-семейные: «царь-батюшка» — глава «русского рода», облеченный неограниченной властью казнить и миловать своих «людишек», а они — «дети государевы» — обязаны исполнять его повеления, потому что иначе род придет в упадок

Вера в то, что царь хоть и грозен, но справедлив, прочно въелась в народное сознание. А все, что противоречило этой вере, толковалось как результат зловредного вмешательства посредников — царских слуг, бояр, чиновников, обманывающих государя и искажающих его волю. Века крепостной зависимости приучили крестьян к тому, что их жизнь подчиняется не закону, а произвольным решениям властей, и надо «идти на поклон» к ним, чтобы «найти правду».

Вместе с тем всесилие властей ставило развитие духовной культуры общества в зависимость от них. Искусство, литература, наука обслуживали их интересы. Прославление их было социальным заказом художникам, и они выполняли этот заказ. Верноподданнические мотивы пронизывали культуру сверху донизу. И протесты против самовластия и произвола чиновников так или иначе тоже исходили из признания их фактического всемогущества. Таким образом, фетишизация власти была культурным фоном российской действительности. И это можно проследить на протяжении почти всей истории России.

XVI в. дал яркие произведения общественно-политической мысли, связанные с развитием централизованного государства, укреплением царской власти, становлением нового социального слоя – дворянства. Более отчетливо и строго идея самодержавия обосновывалась в философских и социально-политических сочинениях этого времени. Среди них особое место занимает учение старца Филофея о Москве, как о «третьем Риме», изложенное им в письмах к Василию III. Он использовал идею «странствующего царства», возникшую еще в Византии, о том, что центральное место в христианском мире занимает православный Константинополь, заменивший прежний Рим. Поэтому вполне естественно, что в период кризиса Византийской империи и последовавшего затем ее падения, на Руси возникает взгляд на Московское православное царство как наследующее историческую миссию Византии. Согласно Филофею, русское царство есть единственное православное царство в мире, хранитель православных святынь. Отсюда выводится мысль о мессианской роли России, которая, сохраняя и продолжая истинную христианскую веру, сберегала подлинную духовность, тем самым спасает мир от зла и скверны. Быть оплотом подлинно вселенского христианства Москве предназначено до второго пришествия Христа. «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать».

В конце 1540 ‑ начале 1550-х годов пишет свои челобитные царю Ивану Грозному Иван Пересветов. Он развивает в них идею сильной царской власти, которая должна противостоять «ленивым и нерадивым» боярам, опираясь на надежных «воинников» ‑ дворян. В 1560-х годах вопросы государственного устройства Руси поднимают Иван Грозный и бежавший в «Литву» Андрей Курбский. В своей переписке они выдвигают два варианта такого устройства: Грозный свой идеал видел в деспотической монархии, где царь обладает абсолютной властью, а подданные должны ему безоговорочно подчиняться; Курбский же считал, что царь не может нарушать права своих подданных и должен управлять, опираясь на мудрых советников, причем не только из боярской аристократии, но и «всенародных человек».

Летописание, историческая и житийная литература (Никоновская летопись, Лицевой летописный свод, «Четьи-Минеи») были проникнуты идеей укрепления самодержавия и союза с церковью. Летописание со временем превратилось из простой хронологической записи событий в обширный свод, в том числе включавший исторические повести («Книга степенная царского родословия»). Летописи подвергались вольной политической обработке с целью обоснования божественного происхождения царской власти, необходимости централизации государства.

В середине XVI в. была написана знаменитая книга «Домострой». Её авторство приписывают Сильвестру, духовнику царя Ивана IV. «Домострой» – своеобразная энциклопедия домашнего хозяйства и свод моральных норм для зажиточного горожанина и его семьи. «Домострой» предписывал почитать царя земного и царя небесного, ратовал за союз власти и церкви.

Важнейшим явлением культуры XVI в. стало начало книгопечатания. В 1564 году дьяконом одной из московских церквей Иваном Федоровым и его помощником белорусом Петром Мстиславцем был напечатан «Апостол» ‑ первая русская печатная книга с выходными данными. Впоследствии во Львове Федоров выпустил первый русский букварь с грамматикой. В XVI в. печатали в основном богослужебные книги; летописи, сказания продолжали переписывать от руки.

Конец XV – XVI в. ознаменованы серьезными религиозными спорами. В 1480-х годах в Новгороде, а затем и в Москве проявляет себя еретическое движение «жидовствующих», направленное против официальной церкви. Еретики отрицали основные церковные догматы, требовали уничтожения церковной иерархии, монашества и конфискации церковных земель. Последнее требование на какое-то время обеспечило им поддержку великокняжеской власти; однако, в 1490 году церковный собор осудил ересь. В то же время внутри самой церкви сформировалось течение «нестяжательства», вожди которого монахи-пустынники Нил Сорский и Вассиан Патрикеев стремились поднять авторитет духовенства отказом от собственности, аскетизмом и нравственным самосовершенствованием. Им противостояли иосифляне во главе с игуменом Волоцкого монастыря Иосифом, выступавшие за материально сильную церковь. Как результат, в начале XVI в. «нестяжатели» были осуждены церковным собором как еретики.

Архитектура после нашествия монголов переживала период упадка. Монументальное строительство прекратилось на полстолетия. Лишь с начала XV в. оно постепенно возрождается, в основном в Новгороде и Пскове, относительно слабо пострадавших от нашествия, и в Москве. В Новгороде форма церквей еще больше упрощается, она удивительно пластична и выразительна (церкви Николы на Липне, Спаса на Ковалеве, Успения на Болотове). Появляются и памятники, отличающиеся богатством внешнего декора (церкви Федора Стратилата и Спаса на Ильине). Неповторимое своеобразие псковским Церквам придавали особые звонницы, возводимые над фасадом церкви или в стороне от него (церкви Василия на Горке, Георгия со Взвоза). В Москве своеобразным символом ее возвышения стал белокаменный Кремль (1367 год). Однако основное строительство разворачивается здесь во второй половине XV ‑ начале XVI в.: итальянскими мастерами (П.А. Солари и другие) возводятся новые кирпичные стены Кремля. На Соборной площади Кремля Аристотель Фиораванти строит Успенский собор; Алевиз Новый ‑ Архангельский; русские мастера возводят Благовещенский собор; Солари и Руффо дополняют этот ансамбль Грановитой палатой. Поразительно то, что итальянцы, внеся в московскую архитектуру ряд европейских черт, сумели сохранить ее национальное своеобразие.

Для культуры XVII в. характерно усиление светского и рационального начал, секуляризация и «обмирщение». В литературе приобретает популярность бытовая повесть («Повесть о Горе-Злосчастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Флоре Скобееве»). Социальные конфликты XVII в. породили еще один жанр – демократическую сатиру, которая пародировала жития («Слово о бражнике»), судопроизводство («Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Ерше Ершовиче»).

Религиозная, житийная литература обнажила конфликт церкви и общества, вызванный реформой патриарха Никона 1653‑56 гг. и последовавшим за ней расколом на старообрядцев и сторонников новой веры.

Защитники старых обрядов (раскольники) отлучались от церкви. Никон требовал переписать богословские книги и иконы по греческим образцам, а прежние русские варианты уничтожить, выступал за то, чтобы молящиеся крестились тремя пальцами вместо двух. Силовые методы церковной реформы привели к расколу в церкви и обществе. Раскольники подвергали себя самосожжению, уходили в скиты, становясь отшельниками. Старообрядцы сохраняли древнерусские книги, иконы, выступали за демократизацию церкви. В то же время они проводили национальную замкнутость, враждебность ко всему западному, к светскому знанию.

Наиболее остро и пронзительно раскол в церкви отразил идеолог старообрядцев Аввакум. В 1673 г. он закончил «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Находясь в ссылке, испытывая мытарства, он страстно обличал социальную несправедливость, произвол светской и церковной властей, защищал идеи старообрядчества. Обратившись к традиционному виду житийной литературы, Аввакум разрушил ее закоснелые формы, положив основу новому жанру – автобиографической повести-исповеди. Он смело ввел народное просторечие («вякание») в книжный язык, включил в повествование множество бытовых деталей. Все это сделало произведение Аввакума одним из самых ярких и значительных памятников русской свободомыслящей литературы.

Отход от церковно-схоластического мировоззрения коснулся и зодчества. Церкви середины XVII в., как правило, нарушали крестово-купольные образцы, отличались асимметричной группировкой объемов и чрезвычайно богатыми декоративными украшениями фасадов (московские церкви Рождества Богородицы в Путниках, Троицы в Никитниках). Большинство построек отличали особая жизнерадостность и светский характер. Гражданское каменное строительство в этот период приобрело большой размах и развернулось в различных городах. Возводились жилые и хозяйственные постройки светской знати, дома духовных лиц и богатых посадских людей. Из гражданских построек выделялись Теремной дворец Московского Кремля и сказочно-причудливый деревянный дворец Алексея Михайловича в Коломенском (не сохранившийся до наших дней).

В последней четверти XVII века в древнерусском зодчестве широко распространился стиль, именуемый «московским барокко», или «нарышкинским» (многие храмы этого типа были построены по заказам бояр Нарышкиных). Для этого стиля была характерна большая симметрия и уравновешенность объемов (церкви Покрова в Филях, Спаса в селе Уборы близ Москвы). В «нарышкинской» архитектуре нашли отражение важные сдвиги, произошедшие в русской культуре, в том числе и благодаря ее плодотворному соприкосновению с культурой белорусских и украинских земель, а также более тесному контакту с искусством Западной Европы. Вместе с тем «московское барокко» ‑ вполне оригинальное и самобытное художественное направление, порожденное естественным ходом общественного и культурного развития Руси.

Во второй половине XVII в. заметным явлением становится живопись Симона Ушакова, в которой уже проявляются реалистические тенденции: он пишет иконы с учетом анатомического строения лица, используя светотень и другие приемы («Спас Нерукотворный»). Художник пришел к заключению о необходимости правдивого изображения явлений сверхчувственного мира – «как в жизни бывает». Характерным примером практического приложения эстетических принципов Симона Ушакова является его «Троица» (1671). Композиция этой иконы повторяет прославленный рублевский образец, но Ушаков подчеркнул не духовную красоту, а земную, материальную. Его ангелы имеют цветущий вид, они полны здоровья. Тщательность и чистота письма, подчеркнутая телесность и праздничность образов вызывают ощущение двойственности, придают некоторую холодность и сниженную духовность изображению.

Новые черты живописного искусства проявились и в парсунах – портретах реальных лиц (царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, юного Петра I). Художники стремились к передаче индивидуальных особенностей знатной особы, объемным формам, сохраняя при этом канонические позы и допуская условность одеяний. Так, изображения царей Ивана Грозного и Федора Иоанновича еще близки к иконам, но в них уже заметно портретное сходство.

Искусство XVII в. явственно отличается как от искусства предшествующих веков, так и от художественного творчества следующего столетия. Вместе с тем оно логически завершало многовековую историю древнерусского искусства, которое в результате изменения общественных условий постепенно изживало себя как цельная художественная и мировоззренческая система, лишившись опоры в породивших его социально-экономических, политических и идеологических институтах.

Итак, в XVI-XVII веках Московская Русь представляла собой самобытное, уникальное в культурном плане образование. Она преодолела «степное» давление, вытеснив его на периферию, подчинив себе; сохранила свою независимость и перед давлением с Запада, остановив «давление на Восток» германской западной культуры. Но мобилизация всех сил на решение сверхзадачи подорвала силы нации. Начались феодальные распри, затем ‑ попытка их преодоления с помощью «опричнины» Ивана Грозного, утверждение патриархии во времена Бориса Годунова, польская интервенция и изгнание поляков народным ополчением ‑ все эти факты свидетельствовали, что положение общества нестабильно, непрочно, что противоречия, сотрясающие культуру, не разрешены. Необходимо было искать новую программу развития. И такая программа создаётся, и связана она уже с деятельностью Петра I ‑ создателя российского государства, деятеля российской культуры.