Глава 8. Возникновение и развитие науки о библиографии

Несмотря на высокий авторитет российской науки, особенно естествознания, в Западной Европе, научный уровень библиографии в нашей стране в XVIII в. во многом уступал западному. Даже самого слова "библиография" в русском языке еще не было. Более активно и намного раньше, чем в России, во Франции и Голландии используется книгопечатание для библиографических целей. Как мы уже знаем, русские библиографы шли своим путем. И лишь в начале XIX в. опыт российской библиографии обогатился западноевропейским. С этого времени, можно считать, библиография развивается как сфера деятельности международного значения. Естественно, национальное своеобразие сохранилось, что в силу культурно-исторических особенностей характерно и для русской библиографической науки - библиографоведения.

8.1. НАЧАЛЬНЫЕ ОПЫТЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО БИБЛИОГРАФОВЕДЕНИЯ

В России самобытно было пережито становление и развитие библиографии как специфической деятельности в целом и библиографии как науки - "теоретической библиографии" (теперь - библиографоведения). На первом этапе развитие отечественного библиографоведения, как и за рубежом, преимущественно опирается на практический опыт библиографической деятельности. Даже с учетом особенно трудных культурных и общественно-экономических условий формирования русского книжного дела дошедшие до нас образцы свидетельствуют о высоком уровне такой существенной части его, как библиография.

Возникновение библиографоведения было подготовлено длительным опытом отечественной практики книжного дела (информационной деятельности). В развитии русского дореволюционного библиографоведения можно выделить несколько специфических этапов. Особое значение имеют два из них: возникновение библиографоведения (библиографии как науки) в начале XIX в., обоснование которому дано в трудах В.Г.Анастасевича и В.С.Сопикова; осознание относительной самостоятельности библиографоведения как частной дисциплины книговедения в конце XIX - начале XX в. (в трудах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина, Н.А.Рубакина и др.).

Согласно современным науковедческим исследованиям, именно в течение XVII-XVIII вв. складывается система наук нового времени. В России наука как общественный институт возникает в XVIII в., что обусловлено особенностями ее культурно-исторического развития. Определяющей вехой здесь служит создание по указу Петра I Академии наук в 1725 г., что плодотворно сказалось на развитии русского книжного дела и библиографии. Наиболее активно формирование русской библиографии как науки происходит в период от середины XVIII в. до начала XIX в.

Основные особенности рассматриваемого этапа заключаются в следующем:

1) сама библиография как деятельность и объект научного изучения неотделима от книжного дела в целом, поэтому библиография как наука и отождествляется с общей наукой о книге и книжном деле - книговедением (в различном терминообозначении);

2) формирование библиографии как науки неотделимо также и от развития русского просвещения и культуры в целом, определяется той важной ролью, какую играли в распространении знаний, в самосознании русского общества книга и книжное дело, составные части которого - издательское дело, библиотечное дело, книжная торговля, в том числе и библиография, - только еще начинают выделяться в относительно самостоятельные отрасли;

3) книжное дело в указанный период являлось преимущественно государственным делом и лишь к концу рассматриваемого этапа возникают частные и общественные предприятия и организации, которые будут доминировать затем на протяжении всей дореволюционной эпохи;

4) как и любой этап формирования новой науки, он характеризуется сначала лишь отдельными опытами исторических, теоретических и методических разработок проблем библиографии (прежде чем появились целостные концепции науки о библиографии).

Особый вклад в научную разработку русской библиографии второй половины XVIII в. внесли такие ученые и деятели русской культуры, как М.В.Ломоносов, В.Н.Татищев, А.И.Богданов, Н.И.Новиков, Н.Н.Бантыш-Каменский, епископ Дамаскин (Д.Е.Семенов-Руднев), А.Т.Болотов.

В частности, А.И.Богданова (ум. 1766) потому и называют первым русским книговедом, что он в 1755 г. представил в Академию наук свой труд под пространным названием: "Краткое ведение и историческое изыскание о начале и произведении вообще всех азбучных слов, которыми ныне весь свет пишет и ими всякое приличное сочинение составляется купно же при том со внесением истории и о наших российских азбучных словах. Описание, сочиненное чрез Андрея Богданова. В Санкт-Петербурге 1755 году". Речь идет об истории письменности и книгопечатания, в том числе и более всего российского. В силу компилятивности труд был отвергнут (твердо установлено, что рецензентом, в частности, выступал В.К.Тредиаковский), потому и остался на долгое время в рукописи [первые публикации см.: Аблов Н.Н. Сподвижник Ломоносова, первый русский книговед - Андрей Богданов, 1693-1766)//Сов. библиогр. 1941. Сб. 1. С. 134-151: Выдержки из предисл. к 1 ч.; Кобленц И.Н. Андрей Иванович Богданов, 1692-1766. М., 1958. С. 145-197: Ч. 2, 4, 5].

Как известно, труд А.И.Богданова состоит из предисловия "к благородному юноше" и пяти частей. В предисловии А.И.Богданов пишет, что, хотя письменность ("азбучные слова", по его терминологии) лежит в основе наук - "весь свет через них ученым явился" - "о начале письмен, которыми паче сами те истории составляются... на нашем российском языке и о наших славенороссийских письменах, кроме сего, поныне еще не бывало", в то время как "инде где и довольно есть". Особое значение имеют две последние части. Часть четвертая "Краткое ведение о авторах российских, кто какие на российском языке издавал книги и разныя переводы..." (л. 70-84 об.) - первая в России попытка библиографического репертуара изданных в стране книг. В конце ее (л. 85 об. - 86) помещена, как считают исследователи, органически не связанная с сочинением таблица, озаглавленная "Начало произведения наук". Это первый в России осуществленный опыт составления оригинальной классификации наук.

Часть пятая "Обстоятельное ведение в России печатание книг типограф-ским искусством, когда оное начало свое возымело, и сколько всех типографий, где оные доселе бывали и ныне имеются, и при том какия в них печатаны были книги, о всем о том для конечного и порядочного всего литералного описания, не упущая и онаго, сим последним уведомлением весь курс литералный кончаю" состоит из двух разделов. Раздел I. Историко-книговедческий очерк "литералное описание" о введении и развитии книгопечатания в России: "Когда весь свет пока еще типографского вымышления не возымел, то во всех народах тогда происходила книжная наука весьма тесно и скудно, но когда изрядный сей и благопоспешный способ типографский в 1445 году в свете изыскался, после того 117 лет спустя и Россия оный получить возымела..." (л. 91). Раздел II. Реэстр "Краткое собрание печатных книг всех российских типографий" - в хронологии возникновения и издания книг дан репертуар 25 типографий.

Исследователи считают, что академические рецензенты недооценили труд А.И.Богданова, основной акцент сделав на первых трех разделах, носящих филологический и историко-книговедческий характер. Но и в этом отношении А.И.Богданов был оригинальнее не только своих предшественников, но и последователей.

Из русских авторов вопросы книгопечатания до Богданова рассматривали Ф.П.Поликарпов-Орлов (1727), Димитрий Ростовский (1745) и В.К.Тредиаковский (1748), - все они внесли мало нового. А.И.Богданов оставил их далеко позади и в определенной степени превзошел книговедов даже XIX в. Первым общепризнанным историком раннего книгопечатания является Е.Болховитинов, опубликовавший свои заметки в журнале Д.И.Хвостова "Друг просвещения" в 1806 г. (позднее не раз переиздававшиеся). Однако А.И.Богданову было известно больше и суждения его вернее и точнее о ранних славянских и русских изданиях и типографиях, что неведомо было Е.Болховитинову. Последний даже при характеристике первых типографий Петербурга вынужден ссылаться на А.И.Богданова (на его "Историческое, географическое и топографическое описание Санктпетербурга", опубликованное после смерти в разных вариантах и с дополнениями других авторов).

Академические рецензенты вообще обошли молчанием библиографическую часть труда А.И.Богданова. А ведь это был первый в России осуществленный и оригинальный репертуар русской книги, к сожалению, опубликованный лишь спустя почти двести лет. Особо следует сказать о схеме классификации наук, включенной в библиографическую часть. Если учесть, что в библиографии широко использовались аналогичные модели систематизации, то, может быть, и А.И.Богданов предполагал положить свою схему в основу еще одного варианта репертуара русской книги. Во всяком случае В.К.Тредиаковский в своем отзыве (от 12 марта 1757 г.) не прошел мимо этой схемы, одобрив ее замысел [см.: Пекарский П.П. История императорской Академии наук. СПб., 1873. Т. 2. С. 201].

Таким образом, можно считать, что в историческом отношении русская библиография в лице А.И.Богданова получила своего исследователя уже в середине XVIII в. Сложнее обстоит дело с другими составляющими науки о библиографии - теоретической и методической. Конечно, важным теоретическим достижением можно считать схему классификации наук А.И.Богданова. Но автор не дал необходимого объяснения к ней. Поэтому мы вынуждены делать это сами. В частности, достоинства и недостатки схемы А.И.Богданова в ряду других аналогичных опытов, отечественных и иностранных, рассмотрены в работах [см.: Шамурин Е.И. Очерки по истории библиотечно-библиографической классификации. Т. 1. С. 301-306; Кобленц И.Н. Андрей Иванович Богданов, 1692-1766. С. 101-104; Гречихин А.А. Особенности формирования типологических знаний о книге в условиях возникновения русского книговедения//Совр. пробл. книговедения, кн. торговли и пропаганды книги. 1987. Вып. 4. С. 35-71]. Если суммировать опыт библиографической систематизации только за XVIII в. (каталоги Библиотеки АН, схемы А.И.Богданова и Н.Н.Бантыш-Каменского), то можно говорить об определенных успехах в этом теоретическом направлении. Более того, следует обозначить важную тенденцию в его развитии и выделить два наиболее плодотворных этапа - начало XIX в. (схемы П.Г.Демидова и А.Н.Оленина) и начало XX в. (схема Н.А.Рубакина). В наше время формируется, как известно, специальная теоретическая дисциплина в рамках библиографоведения - библиографическая типология.

Существенным вкладом в теоретическую разработку библиографии надо считать и рассмотренную выше статью М.В.Ломоносова "Рассуждение об обязанностях журналистов..." (1754 г.). Ведь и в наше время нет общепринятого определения реферата, научно обоснованной системы его видов и методики составления, хотя и действует ГОСТ 7.9-95.

Для развития библиографии как науки в России интерес представляют дошедшие до нас некоторые высказывания и работы В.Н.Татищева (1686-1750), которые, по оценке Ю.Н.Столярова, будь опубликованы своевременно, могли бы составить конкуренцию трудам А.И.Богданова [ Столяров Ю.Н. В.Н.Татищев как книговед//Книга. Исслед. и материалы. 1986. Сб. 53. С. 144-153]. В данном случае интерес представляют его основной труд "История Российская с самых древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная и описанная", а также "Лексикон Российской исторической, географической, политической и гражданской" (оборван на слове "Ключник"), "Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах", ряд опубликованных писем и т.п. В частности, "История Российская" (1768-1784) начинается главой "О древности письма славянов", в которой В.Н.Татищев полагал, что славянскую азбуку изобрел учитель из Далмации (по другим данным, из Истрии - придунайской территории) Герасим (Героним, Иероним) (329-420) в V в. нашей эры. Речь идет о глаголице, и он приводит до десяти доказательств в пользу выдвинутой гипотезы. Азбуку Кирилла (IX в.) В.Н.Татищев считал значительно более поздней по происхождению и подчеркивал необходимость ее совершенствования.

В "Лексиконе" (написан в 1743 г., впервые опубликован в 1793 г.) есть три статьи, имеющие важное значение для формирования науки о библиографии в широком смысле этого слова: "Буквы, или начертания", "Библиотека" и "Библиотекарь". Примечательна и идея В.Н.Татищева о необходимости создать сводный каталог. В этом он убедился, работая над "Историей Российской", когда было особенно трудно узнать, где и какие находятся книги и рукописи. Понимая, что собрать их все в одном месте невозможно, да и не нужно, он во втором томе своего труда по истории высказал пожелание, чтобы Синод приказал монастырям обстоятельно описать "всякие древние книги, тетради и грамоты и пр." и затем собрать эти описи в одном месте - предпочтительно в Академии наук. Напомним в этой связи о первом книжном своде, составленном на Руси по приказу патриарха Никона ради исправления церковных книг. Теперь же речь идет о необходимости библиографического репертуара в научно-исследовательских целях.

Вероятно, впервые в российской истории мы находим в "Лексиконе" В.Н.Татищева профессиональную характеристику библиотекаря (считай, что и книговеда, и библиографа): "Оной должен быть многих наук и разных языков, особливо ориентальских, наученный, к тому прилежный читатель, твердой памяти и острого разсуждения, ибо он должен в начале всякой книги качество знать, и если он в такой науке недостаточен, от искуснейших разсуждения требовать, дабы он желающему что-либо полезное сочинять знал о книгах, способных к тому, совет дать". Другими словами, помимо сугубо психофизиологических особенностей библиотекарь обязан обладать и определенными профессиональными знаниями и умениями. Он должен уметь определять, может ли данная книга быть полезной данному читателю, а отсюда неявно вытекало требование изучать читателя и его потребности в информации. Для повышения самообразовательного уровня библиотекарь должен обращаться не только к книгам, но и к более сведущим в том или ином вопросе специалистам ("искуснейшим"). Необходимо эффективно использовать специфически профессиональные средства как изучения книги библиотекарем, так и оперативного получения информации о нужной книге: "Для того он содержит обстоятельные краткие по факультетам или наукам росписи, по алфавиту сочиненные", т.е. библиотечный каталог и другие библиографические пособия. Главная профессиональная обязанность библиотекаря - всесторонняя помощь читателю. Но прежде всего это относится к выбору книг для чтения. Библиотекарь должен "в назначенные часы в библиотеку приходить, всем приходящим учтиво, ласково и помощником к приобретению полезного знания себе показывать и способы подавать".

В трактате "Разговор двух приятелей..." В.Н.Татищев специально рассматривает значение книгопечатания для развития наук. Он перечисляет пять преимуществ изобретенного "в Китаях" в глубокой древности и лишь в 1440 г. перенесенного в Европу книгопечатания перед перепиской книг вручную. Но книгопечатание важно эффективно использовать, так как сама возможность полностью удовлетворить общественную потребность в книгах - это лишь идеал. Единственный путь в реализации этих возможностей, по мнению В.Н.Татищева, - создание вольных (т.е. не подчиняющихся органам государственной власти) типографий. С этой идеей он неоднократно обращался в Академию наук. В частности, в опубликованном теперь письме к И.Д.Шумахеру от 22 февраля 1748 г. [см.: Ист. архив. М.; Л., 1951. Т. 6. С. 274-276] подробно излагается программа деятельности вольных типографий. Как известно, эта идея была реализована лишь в эпоху Екатерины II.

В собственно библиографическом отношении примечателен опыт В.Н.Татищева в составлении вспомогательных указателей. Занялся он этой деятельностью в связи с созданием "Истории Российской" и "Лексикона". В частности, к своей истории, причем к каждой из двух ее частей, В.Н.Татищев составил подробнейшую "Роспись алфабетическую...". Среди прочих здесь представлены и интересные для нас рубрики: "Буквы", "Библиотеки", "Книги". Но главное заключается в другом: В.Н.Татищев попытался свою практику составления вспомогательных указателей довести до методики. О ней можно судить по его письму П.И.Рычкову (участнику его экспедиций, с 1759 г. корреспондирующему члену, или в современной терминологии - члену-корреспонденту, Академии наук). К первой части "Истории Российской" таким образом "сделали слишком 7000 слов", но благодаря тому, что в повторении многих из них необходимость отпала, окончательный объем вспомогательного указателя сократился в несколько раз без потери содержания [подробнее см.: Пекарский П.П. Жизнь и литературная переписка Петра Ивановича Рычкова. СПб., 1867. С. 162-166].

Составление вспомогательных указателей к книгам и периодическим изданиям было широко распространено в русском книжном деле XVIII в. Но с методикой их составления мы имеем дело впервые у В.Н.Татищева. В этой связи странно, что его работа, опубликованая еще в 1867 г., не вошла до сих пор в историю отечественной библиографии. Хрестоматийным опытом методики составления вспомогательных указателей считается статья А.Т.Болотова (1738-1833) "Нечто для любопытных и упражняющихся в науках" [Экономический магазин... 1789. № 21. С. 321-334; сокращенный вариант см.: Рейсер С.А. Хрестоматия... С. 71-74].

Таким образом, к началу XIX в. в России были намечены и как бы даны в соответствующих образцах опыты трех составных частей библиографии как науки - истории (А.И.Богданов, В.Н.Татищев), теории (М.В.Ломоносов, В.Н.Татищев, А.И.Богданов) и методики (А.И.Богданов, М.В.Ломоносов, В.Н.Татищев, А.Т.Болотов). Вопрос другой: не все работы этих ученых были тогда же опубликованы и, значит, не сразу стали достоянием науки. Только в первой четверти XIX в. складываются особенно благоприятные условия для разработки целостных концепций библиографии как науки (книговедения).

В Россию проникают из-за рубежа и обогащаются и научные теории. Появляется и само понятие библиография. По свидетельству П.Н.Беркова, впервые в толковом словаре Н.М.Яновского: "Библиография или вивлиография, гр. (греческ.) Наука, имеющая предметом познание книг, их наименований, изданий, каталогов, цены и проч." [Яновский Н.М. Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту, содержащий разные в Российском языке встречающиеся иностранные речения и технические термины. СПб., 1803. Ч. 1. С. 374]. В 1806 г. П.Г.Демидов опубликовал свою "Библиографическую систему, или методическое распределение книг, расположенное по порядку материй, т.е. основанное на разных источниках, откуда разум человеческий почерпает свои познания (естественные истинные черты, могущие постановить основание естественного распределения) с постепенным порядком их связи, или наиболее натурального расположения их родов и видов, или классов и порядков" [Каталог российским книгам библиотеки Павла Григорьевича Демидова, составленный им самим//Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1846. Кн. 2]. В общем разделе этой классификации "Полиматия" ("Соединение всего") мы находим подраздел "Библиографы" (наряду с другими - "Словесность", "История словесности", "История наук", "История художеств", "Каталоги", "Музеографы"), где слово "библиограф" понимается как определенный литературный жанр - указатель, перечень книг.

Еще один примечательный труд "Опыт нового библиографического порядка для Санкт-Петербургской императорской библиотеки" [СПб., 1809] А.Н.Оленина содержал, помимо библиографической классификации, первую в России каталогизационную инструкцию, правила библиографического описания. Книга опубликована на русском и французском языках, а классификация - еще и на латинском языке, т.е. ей придавалось международное значение.

8.2. ПЕРВЫЕ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ

И все же пионерами в разработке библиографии как науки, основоположниками библиографоведения в нашей стране являются В.Г.Анастасевич (1776-1845) и В.С.Сопиков (1765-1818). Свои работы они начали одновременно (1811), хотя опубликовали в разное время [см.: Анастасевич В.Г. О библиографии//Улей. 1811. № 1. С. 14-28; Сопиков В.С. Предъуведомление//Опыт российской библиографии: В 5 ч. СПб., 1813-1821. Ч. 1. С. III-XXII]. Ими впервые были определены социальные функции, объект и предмет, методы, литературные формы, структура библиографии, т.е. важнейшие составляющие каждой науки, необходимые для ее обоснования (табл. 14). Работы В.Г.Анастасевича и В.С.Сопикова как бы венчают первый этап становления библиографоведения в России и открывают новые перспективы в его развитии.

Очередной этап на пути к осознанию библиографоведения как относительно самостоятельной и важнейшей части науки о книге и книжном деле - книговедения - охватывает временной интервал от первой четверти до конца XIXв.

Основные особенности его можно видеть в следующем:

1) усиление революционно-освободительной борьбы, в условиях которой порой только через библиографию удавалось проводить в жизнь, делать достоянием общественности прогрессивные идеи и учения, т.е. формировать общественное сознание;

2) постепенно увеличивающийся, даже в условиях царизма, рост книгоиздания, что требовало от библиографии и ее науки постоянного совершенствования;

3) все углубляющаяся дифференциация библиографии, не только функциональная - государственная, научно-вспомогательная и рекомендательная, но и по отраслям знаний, деятельности - формирование отраслевой (специальной) библиографии;

4) развитие двух основных подходов к социальной и научной сущности библиографии - ограничительного, сводящего роль библиографии к "книгоописанию", к эмпирическому фактографированию книжных знаний; и расширительного, в широком книговедческом (общекультурном) понимании ее как важнейшей сферы общественной деятельности, результатом которой являются специфические не только описательные и фактографические сведения о развитии книжных знаний, культуры, идеологии, науки, техники и искусства, но и социально и научно значимые обобщения, выводы и решения на основе особой, библиографической переработки содержания книжной продукции всего человечества или какой-либо отрасли науки и практики, проблемы.

Указанная двойственность, абсолютизированная, получившая одностороннюю интерпретацию в различных определениях библиографии, ведет свое начало от В.Г.Анастасевича. Оригинально модифицируя известные зарубежные точки зрения применительно к российским условиям, он делил библиографию как целое на две взаимосвязанные части: во-первых, "со стороны ее практики", во-вторых, "в смысле словесном и ученом" (в книговедческой литературе это деление обычно квалифицируется как "практическая" и "теоретическая" библиографии). Особенность первой части, по В.Г.Анастасевичу (см. табл. 14),за-ключается в отношении библиографии "к одним сочинениям", т.е. в том, что теперь трактуется как вторичность библиографической информации, вторично-документальная (информационная) сущность библиографии. Вторая часть определяется В.Г.Анастасевичем именно в качестве библиографической науки - "ее теории, или библиологии (книгословии)", которая выступает как "философия первой" (практической части), "или вышняя библиография". Это он объясняет тем, что научная часть библиографии "не ограничивается только вещественностью и техническим описанием книг, но проникает в существо оных и простирается до означения их достоинства, не в отношении к продаже, но в смысле словесном и ученом". Поэтому она и "заслуживает название науки истинно энциклопедической". С позиций наших дней речь идет о понимании библиографии в широком, книговедческом смысле, что в первом приближении и нашло отражение в так называемом книговедческом подходе к библиографии (библиографоведению). Как видим, рецидивы такой двойственности еще ощущаются и сегодня. И задача состоит в том, чтобы не размывать и не противопоставлять эти части и подходы в библиографии, а строить ее как достаточно сложно структурированную систему. Это предполагал уже и В.Г.Анастасевич, подчеркивая, что библиографическая наука "непременно требует соединения трудов многих, по множеству заключающихся в ней предметов, кои естественно разделяются по особенным способностям каждого".

Ограничительную (или, как ее позже стали называть, "академическую", "академистскую") точку зрения в своих теоретических воззрениях на библиографию развивали такие представители дореволюционной библиографии, как П.И.Кеппен, К.М.Базили, Р.И.Минцлов, Г.Н.Геннади и др. Именно академическую, так как они в основном были специалистами в определенной области знания и часто далеки от общественной борьбы, которая требует целостного, диалектического восприятия явлений социальной жизни, тем более духовного общения. Расширительную (или иначе - "общественную", социологическую, просветительскую, культурологическую) развивали, в первую очередь, деятели прогрессивного революционно-освободительного движения, активно используя библиографию в своей идейно-политической борьбе: революционные демократы, народники, социал-демократы (прежде всего - большевики). И лишь в начале XXв. это направление получает научное (библиографоведческое) обоснование в работах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина.

"Академики" разумели под библиографией прежде всего "книгоописание" и "исчисление" книг, т.е. их учет и систематизацию по отраслям человеческих знаний или какой-либо другой схеме. В качестве примера приведем лишь некоторые высказывания отдельных представителей этого направления [подробнее см.: Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 171-173, 208-215, 334-336].

Так, дипломат, историк Востока К.М.Базили под предметом библиографии понимает "собственно исследование книг и их описание, в особенности их издания, внешней и материальной формы книги, касаясь содержания ее в том только, чтобы уметь надлежащим образом причислить книгу к той или другой отрасли человеческих познаний, при составлении точного и систематического каталога... Хотя она нередко была предметом насмешек и колкостей, и многие почитают ее плодом чтения и изучения одних заглавных листов, имен издателей и схолиастов, места и года издания, однако ж она оказывает науке величайшие услуги и должна светить светильником ученому в хаосе беспрерывно умножающегося числа книг". Другой исследователь - П.И.Кеппен, всесторонний ученый и в полном смысле академик, известный в истории русской библиографии своими "Материалами для истории просвещения в России" и изданием журнала "Библиографические листы", - считал библиографию одной из важнейших частей словесности, просвещения и культуры. Главное назначение своего журнала он видел в том, "чтобы сообщать полные заглавия новых книг, на разных языках в России издаваемых, и предлагать краткое изложение их содержания. По мере возможности к сему присовокупляемы будут и суждения о достоинстве ученых произведений", т.е. критика [Объявление об издании, 1824 г.]. И все же, судя по более поздним высказываниям П.И.Кеппена, он в конечном итоге склонялся к тому, что "библиограф не критик: его дело исчислять точно и подробно все, что писано" [Материалы для истории русской литературы. СПб.: Изд. П.А.Ефремова, 1867. С. 210]. Это, по-видимому, объясняется тем, что, по его мнению, "в России библиография, особенно критическая, еще в младенчестве" [см. ст.: Библиогнозия и библиография славянская и русская].

Интересен в рассматриваемом отношении эпизод, связанный с публикацией статьи библиографа тогдашней императорской публичной библиотеки (ныне - Российская национальная библиотека), основателя так называемого "кабинета Фауста" - зала средневековой книги в указанной библиотеке - Р.И.Минцлова "Что такое библиография и что от нее требуется?" [Библиогр. зап. 1858. № 12. С. 382-384]. В ней он прежде всего подчеркивал, что "библиография есть книгоописание". Правда, затем Р.И.Минцлов попытался дифференцировать свое понимание и предложил свою систему видов библиографии. "Смотря по тому, - писал он, - видим ли мы в книгах произведения ума человеческого или просто товар, и само понятие об описании книг должно измениться. Библиография может быть или ученая, или книгопродавческая, и еще как бы средняя между ними библиография для любителей и охотников (т.е. для любителей чтения. - А.А.Г.). Можно определить различие этих трех ее видов. Первым признаком для этого послужат разные цели их: денежная прибыль, польза науки и приятное препровождение времени. Дальнейшее развитие в свойстве труда библиографа". Но на вопрос, "во сколько" библиограф понимает "книги, которые описывает, и что его больше в них занимает, особенности и редкость или их содержание?", Р.И.Минцлов дает твердый и однозначный ответ: "Во всяком случае библиограф должен быть в состоянии обсудить и оценить книгу, которую описывает". "Этим я не хочу сказать, - оговаривается он дальше, - что библиография обязана сообщать критические и литературные заметки о книгах: это вывело бы ее из ее области. Цель библиографии - привести в известность книгу, определить ее отдельное существование. Познания библиографа в этом случае служат к устранению ошибок, и последствием его иногда долговременных разысканий бывает определение имени или года, означаемых в скобках... Распределение книг по научной системе есть в сущности важнейшее, окончательное дело, к которому библиография должна стремиться. Кто идет далее и сопровождает свои труды биографическими замечаниями, обсуждениями и разборами книг, тот уже не только библиограф: он является критиком и историком литературы... Библиография собственно не может отвечать таким требованиям. Ей и так уже довольно дела, чтобы быть помощницей наук. Полные и точные списки существующих книг в систематическом виде, - вот все, что можно от нее требовать. Она может и должна быть только вспомогательным знанием, но вспомогательным для всех наук. Не ученым - она бесполезна".

Такая квалификация социальной сущности библиографии смутила даже редакцию журнала "Библиографические записки" [1858. № 12. С. 382-384], в котором статья Р.И.Минцлова была опубликована. И она уже в следующем номере в специальной редакционной статье высказала свое несогласие с некоторыми положениями автора [Ответ редакции "Библиографические записки" на статью Р.И.Минцлова//Там же. № 13. С. 416-418]. Прежде всего, редакция отметила, что "вопросы библиографические более или менее тесно связаны с литературною и историческою критикою, и библиограф не вправе слагать с себя обязанностей, налагаемых на него этою последнею". Далее, соглашаясь с Р.И.Минцловым, что библиография должна быть помощницей всех других наук, редакция в то же время считает, что для этого "библиография должна указать положительно, чем именно в данном вопросе надо воспользоваться ученому исследователю и что оставить в стороне. Одна и та же книга может иметь несколько изданий весьма различного достоинства, одни и те же исторические материалы могут несколько раз появиться в печати, в разных сборниках, под особыми заглавиями и с различными объяснениями и примечаниями, одни и те же ученые задачи могут быть затронуты и решены в двух, трех особых сочинениях: какое издание лучше и полнее? какое более удовлетворяет критическим требованиям? Какое именно исследование полнее и обстоятельнее коснулось известной задачи, и нет ли в данном сочинении ученых подлогов или заимствований из других книг? Вот вопросы, на которые библиография обязана отвечать ясно и отчетливо, ибо в противном случае помощь ее науке будет самая ничтожная". Наконец, по мнению редакции, для ученого недостаточно и традиционного библиотечного каталога, включая и описания рукописей, которые требуют еще большей отчетливости, чем описание книг. Все это не только не выводит библиографию из ее области, а напротив, есть "необходимое условие ее истинно ученого и разумного значения".

8.3. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ РУССКИХ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ДЕМОКРАТОВ

Естественно, с таким низведением библиографии до формального, внешнего описания книг, пусть и в максимально полном их исчислении, не могли согласиться прогрессивные деятели русского общества. Они видели в библиографии именно руководительницу и наставницу в выборе и чтении книг, формировании передового мировоззрения, развитии культуры, науки, техники, искусства, просвещения. Они связывали задачи библиографии не только с составлением библиографической летописи, но и с качественной научной и литературно-художественной оценкой книги, т.е. всячески развивали библиографическую критику. В библиографии они видели не просто механическое собирание фактов литературы, знаний, а отражение их развития, борьбы идей и мнений. Наконец, они справедливо считали, что на основе библиографической переработки содержания книжной продукции библиография получает свои специфические обобщения и выводы, отличающие ее от всех других наук, имеющие особо важное значение с точки зрения качественного и эффективного использования книжных знаний в общественной деятельности.

Основной задачей библиографии они считали не просто составление фундаментальных и полных библиографических списков, а повседневную оценку, критику их. И здесь особая роль отводилась журналистике. В этом можно видеть своеобразную преемственность от М.В.Ломоносова, В.Г.Анастасевича к русским революционным демократам. Не случайно, что через всю историю русской библиографии красной нитью проходит идея создания специального критико-библиографического журнала. К сожалению, осуществить эту идею в полной мере не удалось. Но замечательные образцы библиографии были даны в "Московском телеграфе" Н.А.Полевого, "Современнике" А.С.Пушкина, а затем в пору сотрудничества в нем В.Г.Белинского, Н.Г.Чернышевского, Н.А.Добролюбова; "Отечественных записках", когда в нем сотрудничал (1839-1846) В.Г.Белинский.

В частности, Н.А.Полевой полагал "критику одним из важнейших отделений журнала - пусть только будет она умна, правдива, дельна" [подробнее см. специальную подборку материалов из журнала "Московский телеграф": Рейсер С.А. Хрестоматия по русской библиографии. С. 126-129]. Особую роль он отводил библиографической критике и библиографии в целом. "Мы хотели не столько исчислить все, что напечатано, - подчеркивал Н.А.Полевой, - сколько стараться дать понятие о ходе, духе, направлении русской литературы".

О характере библиографической критики в пушкинском "Современнике" можно судить по уже цитированной "Заключительной заметке к отделу "Новые книги". Не случайно В.Г.Белинский, отмечая самые интересные статьи первого номера "Современника" - "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 г." Н.В.Гоголя и "Новые книги", подчеркивал: "в них видны дух и направление нового журнала". В то же время он оговаривал, что "статья "Новые книги" состоит больше в обещаниях, нежели в исполнении и не представляет ничего решительного и замечательного". В.Г. Белинский предлагал подождать второго номера журнала, чтобы высказать свое мнение о "Современнике" "яснее и определеннее". Но известно, что второй номер он резко критиковал, усмотрев в статьях В.Ф.Одоевского и П.А.Вяземского стремление к деловой замкнутости, "литературному аристократизму" [подробнее см.: Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 489-494; 516-520].

Следует подчеркнуть, что именно В.Г.Белинский своей литературно-критической деятельностью заложил основы для качественно нового понимания библиографии, получившего затем плодотворное развитие в трудах русских революционных демократов и их последователей. Особо важная роль принадлежит им в дальнейшем углублении самой существенной характеристики библиографии - ее социального назначения (функций). Поэтому мы просто обязаны рассмотреть роль русских революционных демократов в развитии библиографоведения.

Литературная, в том числе и библиографическая, деятельность русских революционных демократов протекала преимущественно в журналах. Характерно, что В.Г.Белинский уже в цитированной выше статье о "Современнике" определил специфику журнала как источника информации. По его словам, "смешно было бы думать в наше время, чтобы журнал был энциклопедиею наук, из которой можно было бы черпать полною горстью знания, посредством которой можно б было сделаться ученым. Только одни невежды и верхогляды могут так думать в наше время. Журнал есть не наука и не ученость, но, так сказать, фактор науки и учености: посредник между наукою и учеными. Как бы ни велика была журнальная статья, но она никогда не изложит полной системы какого-нибудь знания: она может представлять только результаты этой системы, чтобы обратить на нее внимание ученых, как скорое известие, и публики, как рапорт о случившемся. Вот почему такое важное место, такое необходимое условие достоинства и существования журнала составляет критика и библиография, ученая и литературная" [Там же. С. 491-492].

Библиографию В.Г.Белинский справедливо считал частью литературной деятельности, имеющей свои определенные задачи: полный (текущий и ретроспективный) свод печатной продукции, составление комментариев и справочных пособий, библиографическая критика, создание библиографической истории литературы. Об этом он писал неоднократно, но особенно полно в 1838 г. при характеристике деятельности литератора, В.Г.Белинский включал в такую деятельность как отчеты о текущей печатной продукции, так и комментирование, издание "чужих сочинений со своими предисловиями", составление книг, "которые не принадлежат к области учености, но на которые все ссылаются и которыми все пользуются, как вспомогательными способами для собственных сочинений, даже ученых". И главная черта литературной деятельности, согласно В.Г.Белинскому, заключается в том, что она, "не произведя ничего прочного, безусловного, имеющего всегдашнюю цену", создает "много такого, что имеет цену современности; не научая, дает средства научиться" [Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 2. С. 533-534].

Считая, что "журнал есть руководитель общества", особенно там, где есть уже охота к искусству, но где еще зыбки и шатки понятия о нем, В.Г.Белинский опять же особую роль отводит критике. "Критика, - подчеркивает он, - должна составлять душу, жизнь журнала, должна быть постоянным его отделением, длинною, не прерывающеюся и не оканчивающеюся статьею". Оценивая с этих позиций журнал "Московский наблюдатель", В.Г.Белинский считал, что первая ошибка журнала состоит в том, что "он не сознал важности критики, что он как бы изредка и неохотно принимается за нее. Он выключил из себя библиографию, эту низшую, практическую критику, столь необходимую, столь важную, столь полезную и для публики и для журнала" (выделено нами. - А.А.Г.). И далее В.Г.Белинский объясняет эту руководящую роль журнала и библиографии: "Для публики здесь та польза, что, питая доверенность к журналу, она избавляется и от чтения и от покупки дурных книг, и в то же время руководимая журналом, обращает внимание на хорошие, потом, разве по поводу плохого сочинения нельзя высказать какой-нибудь дельной мысли, разве к разбору вздорной книги нельзя привязать какого-нибудь важного суждения. Для журнала библиография есть столько же душа и жизнь, сколько и критика" [Там же. Т. 1. С. 255].

Полемика вокруг "Московского наблюдателя", прежде всего статьи В.Г.Белинского, для истории библиографии важна тем, что он, наряду с функциями учета и критики, осознал и решительно выступает за ее рекомендательную функцию, суть которой в руководстве чтением. В этом относительно библиографии В.Г.Белинский выступает как последователем В.Г.Анастасевича и В.С.Сопикова, так и предтечей другим теоретикам русской библиографии ( М.Л.Михайлов, А.Н.Соловьев). В.Г.Белинский неоднократно в своих работах пытается рекомендовать для детского и юношеского чтения произведения Н.В.Гоголя, А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова, разрабатывает принципы выбора книг для чтения [см., напр., ст. и рец.: Несколько слов о чтении романов (СПб., 1847 г.)//Собр. соч.: В 9 т. Т. 8. С. 607-610; О детских книгах//Там же. Т. 3. С. 38-77; Новая библиотека для воспитания...//Там же. Т. 8. С. 543-551; Елка...//Там же. С. 476-481]. И, наоборот, выступает резко против всякого рода "критиканов", дающих случайные, не демократической направленности рекомендации [см., напр., ст. о брошюрах Л.В.Бранта - писателя, критика, переводчика: Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 189-194].

Что касается необходимости составления библиографической истории литературы, то в качестве неувядающего образца таковой следует считать годовые обзоры русской литературы самого В.Г.Белинского. Характерно, что жанр годового обозрения (обзора) был особенно распространенным в русской журналистике первой половины XIXв. [подробнее см.: Березина В.Г. Жанр годового обозрения литературы в русской журналистике первой половиныXIXвека//Русская журналистика.XVIII-XIXвв.: Из истории жанров. Л., 1979. С. 42-78]. В частности, конкретную реализацию идеи В.Г.Белинского мы можем видеть в "Очерке библиографической истории русской словесности в 1847 году" известного журналиста и писателя В.Р.Зотова. По его мнению, библиографическая история русской словесности должна представить общий обзор всех сочинений, вышедших на русском языке, в известное время, систематическое их распределение, краткую оценку их достоинств, обобщающие выводы. "Положительная, как статистика, сухая по изложению, но, - подчеркивал он, - интересная по своим выводам, потому что она группирует идеи, как статистика группирует факты, библиография занимается всеми науками, классифицирует их, показывает их взаимную связь". В то же время В.Р.Зотов с сожалением отмечал, что наукой этой (библиографией), чрезвычайно важной и полезной, занимаются очень мало. Редко ученый или писатель, излагая какой-нибудь вопрос, справляется о том, кто и что писал прежде него об этом предмете. И публика со своей стороны большей частью читает, что ей попадается, основываясь на известном мнении, голосе толпы и, случайно пробегая два, три замечательных сочинения, пропускает тысячи других, не подозревая даже их существования. "Но истинный библиограф, - заключает В.Р.Зотов, - вечно следит за всем что печатается и перепечатывается; он ведет реестр всем идеям человеческого ума, знает все уголки огромного некрополиса, где укладываются вышедшие из печати книги, которым он сам же назначает место" [Литературная газета. 1848. № 4. С. 57-58].

Дальнейшее развитие библиографические идеи В.Г.Белин-ского получили в деятельности Н.Г.Чернышевского и Н.А.Добролюбова. Это было время, когда в русской литературе получило непомерное развитие так называемое фактическое, или библиографическое, направление. О характере его можно судить по письму Н.Г.Чернышевского к Н.И.Костомарову: "Как пример перемены, происшедшей во всех областях умственной деятельности, укажу вам современное направление литературной критики. Она обратилась в чистую библиографию. Место Белинского занимают теперь Геннади и Тихонравов, знающие наизусть Сопикова и смирдинский каталог с тремя прибавлениями". И далее Н.Г.Чернышевский подчеркивает, что он признает важность библиографии как вспомогательной науки для истории литературы. Но ставить выше всего на свете изыскания о том, что писал Елагин и нет ли неизвестных еще сочинений Ельчанинова, он считает буквоедством: "Эти господа с презрением смотрят на прежние стремления людей, занимавшихся критикой, как средством распространения человеческого взгляда на вещи; они обвиняют их в неосновательности за то, что, говоря, например, о Ломоносове, не описывали они формата, шрифта и т.д. всех изданий Ломоносова" [Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. М., 1950. Т. 15. С. 905].

Наиболее ярким примером библиографического направления Н.Г.Чернышевский считал известную книгу П.В.Анненкова "Материалы для биографии А.С.Пушкина". Указывая, что "это первый труд, который надлежащим образом удовлетворяет столь сильно развившемуся в последнее время стремлению русской публики познакомиться с личностями деятелей русской литературы и образованности", Н.Г.Чернышевский в то же время отмечал определяющее отличие и этой книги, и многих других подобного рода монографий - их "основательность и подробность библиографических и биографических исследований". Но именно проявившаяся в этом неумеренность и привела к тому, что все эти монографии "страдали важными недостатками и по содержанию и по форме". "Растерявшись во множестве мелочных подробностей, - подчеркивал Н.Г.Чернышевский, - каждый автор был не в силах обработать предмет с общей точки зрения и обременял свою статью бесчисленными библиографическими подробностями, среди которых утомленный читатель совершенно запутывался; вместо цельных трудов давались публике отрывки черновых работ, со всеми мелочными сличениями букв и стихов, среди которых или тонула, или принимала не свойственные ей размеры всякая общая мысль. Одним словом, вместо исследований о замечательных явлениях литературы представлялись публике отрывочные изыскания о маловажных фактах; вместо ученого труда в его окончательной форме представляли весь необозримый для читателя процесс механической предварительной работы, которая только должна служить основанием для картины и выводов из нее вытекающих" [Там же. Т. 2. С. 427-428].

Вслед за Н.Г.Чернышевским свое отношение к узко академическому, фактическому пониманию социальной сущности библиографии высказал Н.А.Добролюбов. В частности, его статья "Собеседник любителей российского слова", открывшая ему путь в "Современник", и кандидатская диссертация "О древне-славянском переводе хроники Георгия Амартола" могут служить образцом подлинно научных библиографических трудов. В указанной статье Н.А.Добролюбов и дал характеристику фактического, или, по его словам, "лучше, библиографического направления критика" [Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч. М., 1934. Т. 1. С. 29-32]. Это свидетельство "крутого поворота" в развитии русской литературы и библиографии. Суть его заключается в том, что до этого ко всему хотели прилагать эстетические и философские начала, во всем искали "внутренний смысл", всякий предмет оценивали по тому значению, какое имеет он в общей системе знаний или между явлениями действительной жизни; "тогда господствовали высшие взгляды, тогда старались уловить дух, характеры, направление, оставляя в стороне мелкие подробности, не выставляя на показ всех данных, а выбирая из них только наиболее характерные". Это противопоставление "тогда" и "теперь", "общей точки зрения" и "мелочной, фактической" Н.А.Добролюбов объясняет, прибегая к наглядному образу постройки здания (у Н.Г.Чернышевского - создание картины): "Тогда критика обыкновенно рисовала нам прежде всего фасад здания, потом представляла нам его план, говорила о материалах, из которых оно построено, рассказывала о внутреннем убранстве и затем анализировала впечатление, которое производит это здание. Ныне это делается не так. Прежде всего нам показывают отдельно каждый кирпич, каждое бревно, каждый гвоздик, употребленный при постройке дома, рассказывая подробно, где каждый из них куплен, откуда привезен, где лежал до того времени, как занял свое настоящее место. Затем занимаются исследованием, насколько, кем и как обрублен и обсечен сырой материал, приготовленный для стройки. Наконец, представляют смету, сколько эти материалы стоили во время самой постройки и сколько они теперь стоят. Теперь дорожат каждым малейшим фактом биографии и библиографии".

По квалификации Н.А.Добролюбова, верх искусства такой критики, апогей ее благотворности - если она захочет и сумеет показать значение произведений того или другого писателя для его времени и потерю этого значения в наше время. Но часто и этого не увидишь в современной критике: "Она занимается фактами, она собирает факты, - а что ей за дело до выводов! Выводы делайте сами". Именно вопреки "библиографическому направлению" Н.А.Добролюбов и создает свою статью. Это не библиографический указатель и еще менее сводный список разных статей, помещенных в "Собеседнике" и потом перепечатанных в разных изданиях. С определенной долей иронии и вызова он заявляет: "Пусть библиографы с презрением отвернутся от моего труда. Пусть люди, ищущие все только фактов, голых, сырых фактов, - пусть они обвиняют меня в недостатке научного, мозольного исследования, в пристрастии к общим взглядам, - пусть мой труд покажется им неосновательным, пустым, легким. Я не боюсь этого обвинения и надеюсь найти защиту перед читателями именно в легкости моего обозрения. Я всеми силами старался скрыть черную работу, которая положена в основание здания, снять все леса, по которым лазил я во время стройки, потому что почитаю их совершенно излишними украшениями. Я старался представить выводы, результаты, итоги, а не частные счеты, не множители и делители (выделено нами. - А.А.Г.). Может быть, от этого труд мой потеряет научное достоинство, но зато его будут читать, а я хочу лучше служить для чтения, нежели для справок".

В то же время Н.А.Добролюбов не отвергает необходимости помещения в своей статье и чернового библиографического материала. Чтобы неверующие не могли усомниться в его выводах, он решил дать "примечания". Они довольно обширны, поэтому он отнес их в конец сочинения под особым названием "Библиографические заметки". В этой связи характерна оценка Н.В.Здобновым позиции "Отечественных записок", которые, возмущенные дерзостью автора, писали, что эта статья Н.А.Добролюбова "не библиографическая и вместе не историческая". И, по мнению Н.В.Здобнова, это было верно с точки зрения обычного ограниченного понимания библиографии. Действительно, в ней было сравнительно немного фактического материала, в ней не было перечня статей, помещенных в "Собеседнике"; это не был указатель; это было "библиографическое исследование, библиографическое обобщение журнального материала с культурно-историческими выводами. И в этом была особенность статьи и ее ценность" [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 324].

С таких же позиций выполнена и (можно сказать, книговедческая) диссертация Н.А.Добролюбова. И здесь исходные библиографические материалы приложены к работе в виде перечня рукописных списков исследуемой хроники и хронологического указателя литературы о ней. Основное же содержание работы изложено им в соответствии с поставленными задачами, программой и методом: "Я решился сначала представить общий обзор литературы предмета, т.е. перечислить все, что о нем было писано, и на основании собранных данных - изложить литературную историю хроники".

Именно в диссертации Н.А.Добролюбова мы находим сопоставление "академического" и "общественного" подходов к социальной сущности библиографии. "В числе направлений нашего времени, столь обильного разнородными направлениями, - писал он, - нельзя не отличать двух, особенно поражающих своей яркой противоположностью. Одно, - гордое, самоуверенное, стремящееся к общим взглядам, к великим результатам, к основным началам ведения, - широко распускает свои крылья и парит в прозрачных пространствах высших умозрений. Другое, осторожное, робкое, медленное, идет ощупью, роется в земле, собирает мелкие зернышки и из них составляет запас своего муравейника. Ничто не может быть привлекательнее для ума, особенно молодого, как первое из этих направлений; ничто не может быть неблагодарнее второго. Широк и пространен путь общих взглядов и многие идут им, приобретая славу распространителей просвещения и установителей здравых понятий в обществе".

Можно видеть, что Н.А.Добролюбов отдает явное предпочтение первому, "широкому" подходу в науке. Но, к чести Н.А.Добролюбова, он четко осознает возможные "крайности на том и другом пути". На первом, по его мнению, многие "пускаются... в это неведомое море - без кормила и весла, и бродят в тумане общих мест и во мраке неведения... и остаются на всю жизнь бессознательными крикунами и пустозвонными фразерами". На втором пути "легко измельчать человеку, и сделаться сухим, мертвым педантом. Легко вообразить свой темный муравейник целым светом, а свои зернышки великими памятниками славных подвигов". Отсюда следует и правомерный вывод, что только упорный труд, освещенный "общим взглядом", может дать положительные результаты: "Желание обобщить свои занятия никогда не оставит его ("кипящего силами юношу". - А.А.Г.) и никогда не допустит привязаться к мертвой букве, без духа жизни, без жизни духа". Иными словами, "чем добросовестней труд, чем глубже и серьезнее изучение подробностей, тем вернее приводит оно к общим выводам". Правда, несколько умаляя свою работу, Н.А.Добролюбов предупреждает, что в ней он еще "не дошел ни до каких общих результатов" и "ничего не сделал, что бы могло быть с пользою повторено другими". Поэтому и заканчивает свое вступление к диссертации следующим обобщением: "Этот труд еще впереди, и в нем уже предчувствуется для меня примирение мелочного, фактического изучения подробностей - со стремлением к высшим соображениям и общим выводам" [Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 566-567].

Таким образом, мы можем констатировать, что уже задолго до известной статьи Б.С.Боднарского [Библиография как синтез книжной мысли//Библиогр. изв. 1916. № 3/4. С. 83-90] в русской библиографии (шире - книговедении) была и теоретически осознана, и практически реализована на выдающихся образцах необходимость воссоединения в одно целое мелочного, "академического" и общего, "общественного" направлений. И все это сделал Н.А.Добролюбов. По справедливой оценке Н.В.Здобнова, что он не успел сделать в работе по изучению хроники Амартола, то он сделал в статье о "Собеседнике любителей российского слова" [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 323]. Важно подчеркнуть, что В.Г.Белинский, Н.Г.Чернышевский, Н.А.Добролюбов и их последователи отдавали должное каждой из трех основных общественных функций библиографии - учет, оценка, рекомендация.

К сожалению, ни Н.Г.Чернышевский, ни Н.А.Добролюбов не оставили целостного изложения своих взглядов на библиографию. В этом отношении интерес представляет характеристика социальной сущности библиографии, данная поэтом-демократом М.Л.Михайловым. По его мнению, если б сущность библиографии состояла единственно из того, что выражается ее названием, то она представляла бы мало общего интереса и справедливо могла бы считаться наукой книгопродавцев. Вначале она и точно была такою по своему предмету - в высшей степени сухой и незанимательной. Но изобретение книгопечатания, рассеявшее по земле бесчисленное множество книг, должно было расширить границы библиографии: в этих грудах книг и печатных листов библиография обязана указать, какое произведение заслуживает внимания, какое не стоит его. Кроме того, и хорошее произведение может быть издано дурно и небрежно, библиография же обязана указать на лучшее, объяснив, почему именно оно лучше других. Некоторые сочинения или издания становятся вследствие разных причин редкими; библиография не только отметит их существование, но и познакомит с содержанием их, если оно не лишено для нас интереса. Наконец, многочисленность книг, загромождающих нынче общественные библиотеки, вызвала необходимость уметь, из числа десяти полезных книг, выбрать книгу полезнейшую, - и наука, руководствующая в этом выборе, есть также библиография. Итак, библиография не есть искусство составления каталогов, как думают некоторые, а наука, занимающая почетное место в ряду человеческих знаний [Старые книги: Прогулка по старой русской библиотеке//Б-ка для чтения. 1854. № 2. С. 41-43].

В целом мы можем заключить, что в отличие от "академического" направления именно русские революционные демократы сделали новый шаг вперед в дальнейшем развитии идущей еще от В.Г.Анастасевича идеи о руководящей функции, социальном назначении библиографии. Это стало определяющим не только для библиографической практики, особенно в рекомендательной библиографии, но и сыграло важную роль в разработке теоретико-методологических основ библиографической науки (библиографоведения), в определении ее специфики в системе других книговедческих дисциплин. Библиографические идеи русских революционных демократов во многом способствовали формированию библиографии как части книжного дела, а библиографоведения - как самостоятельной части книговедения.

8.4. ФОРМИРОВАНИЕ БИБЛИОГРАФОВЕДЕНИЯ КАК ОТНОСИТЕЛЬНО САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ НАУКИ

Разработка собственно науки о библиографии как относительно самостоятельной части книговедения в дореволюционной России конца XIX- началаXXв. также проходила в известном противостоянии, правда, уже порядком модифицированных, углубленных "академического" и "социологического" подходов. Теперь "академическое", или специальнокниговедческое, направление представляли Н.М.Лисовский, А.М.Ловягин, Н.А.Рубакин, А.Н.Соловьев и др. Оно получило и качественное отличие от предшествующего узкого понимания сущности библиографии, что объясняется более совершенной методологией, подходом к науке, близком к системному, диалектическому. В его основе лежит целостное восприятие библиографии, причем как социально значимой, теоретико-культурной сферы деятельности, имеющей свои специфические задачи, средства, предмет и результаты. Несмотря на их ориентацию на некоторые модные в то время идеалистические системы познания, социологии, философии (прежде всего, позитивистов О.Конта и Г.Спенсера), указанные исследователи в то же время оставались на почве реалистического подхода, характерного вообще для русской науки.

Имеются и определенные точки сближения в новых исторических условиях указанных противостоящих направлений. С наибольшей силой это выразилось в статье Б.С.Боднарского, в которой проводилась мысль об объединении библиографических сил путем устранения главной преграды - противопоставления "библиографии исчерпывающей полноты" ("академисты") и "рекомендательного каталога" ("библиографы-общественники"). Только преодолев эту искусственную преграду, т.е. достигнув необходимого единства библиографии, "мы выкуем ключ, который позволит открыть сокровищницу нашей богатой книжной культуры. И тогда всем станет ясно, что библиография, действительно, есть синтез книжной мысли" [Боднарский Б.С. Библиография как синтез книжной мысли. С. 83-90].

Предлагались и другие варианты преодоления указанной преграды. Например, Г.А.Ильинский поставил вопрос о необходимости "реального направления" в библиографии - раскрывать содержание книг и статей посредством авторефератов, которые "наиболее отвечают условиям идеальной библиографии: полноты, точности, объективности и идейности" [Ильинский Г.А. Авторефераты как тип библиографии//Лит. вестн. 1901. Т. 1, кн. 4. С. 403-406]. Правда, при этом категорически отрицается какой бы то ни было "критический прием" библиографии: "Критика по существу своему не имеет ничего общего с библиографией: последняя констатирует факты, а первая оценивает их, - притом с точки зрения, недоступной для библиографа". Естественно, редакция "Литературного вестника" (органа Русского библиологического общества), как в свое время "Библиографические записки" по отношению к статье Р.И.Минцлова, деликатно "не вполне" согласилась со статьей Г.А.Ильинского, с его призывом к "объективизму", к отрицанию оценки. Но сама идея автореферата была весьма плодотворной и в наше время широко используется в научно-информационной деятельности и библиографии.

В плане преодоления разобщенности "академической" и "общественной" библиографии интересен указанный Н.В.Здобновым эпизод с докладом А.Н.Соловьева "Понятие о библиографии и значение ее как науки", сделанным на торжественном заседании в первую годовщину Московского библиографического кружка в 1890 г. Дело в том, что доклад был напечатан анонимно в качестве программной статьи в "Очерке деятельности Московского библиографического кружка за первый год его существования" [М., 1892] в значительно измененном виде, как об этом можно судить по реферату ее в протоколе заседания, опубликованном сначала в журнале "Библиограф", а затем и в названном очерке. Автором протокола и реферата был сам А.Н.Соловьев как секретарь кружка. Но разночтения в этих двух публикациях носили принципиальный характер. Можно считать, что не все члены кружка разделяли точку зрения А.Н.Соловьева. По квалификации Н.В.Здобнова, в самой речи и в ее анонимной переделке столкнулись разные тенденции: во-первых, понимание библиографии в прямом смысле слова, как описания книг (всяких произведений письменности и печати), противостояло расширительному пониманию ее как книговедения; во-вторых, критические и образовательно-воспитательные задачи противостояли "объективно"-описательным задачам; в-третьих, назначение библиографии как для исследователей, так равно и для широких читательских кругов противостояло назначению ее для исследователей, промышленников-издателей и для библиофилов ("любителей и собирателей книг") [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 543].

Более прогрессивную позицию занимал А.Н.Соловьев, особенно в понимании социальной сущности библиографии, которую он видел не только в "описании книг по их внутренним и внешним качествам", но и в "обстоятельном исследовании и подробном описании книг с целью облегчить знакомство с ними". "Преследуя такие задачи, - подчеркивал он, - библиография приобрела значение помощницы развитию всех наук, с одной стороны, а с другой - руководительницы в выборе книг для чтения". Поэтому библиограф "не может ограничиваться описанием, хотя бы и фотографическим, одной сорочки книги, но должен изучить самое содержание книги, чтобы безошибочно отнести ее к известному отделу и дать о ней краткий, но отчетливый отзыв". Как справедливо считает Н.В.Здобнов, здесь следует видеть прямое влияние идей В.Г.Анастасевича и В.С.Сопикова.

Н.В.Здобнов прав и в другом, отмечая, в свою очередь, несомненное влияние подхода А.Н.Соловьева как на дальнейшее развитие теории Н.М.Лисовского, так и на формирование новой теории А.М.Ловягина, во многом отличающейся от концепции Н.М.Лисовского, но имеющей с последней общую книговедческую основу. По авторитетному мнению Н.В.Здобнова, "именно эти лица разработали теорию библиографии как научной дисциплины: до них были только отдельные, большей частью попутные высказывания по вопросу о понимании общих целей и задач библиографии" [Там же. С. 540]. В их подходе явно просматриваются, при всех индивидуальных различиях точек зрения, две взаимодействующие тенденции в формировании науки о библиографии на заключительном этапе ее развития в дореволюционной России. Первая касается поисков самобытности, самостоятельности библиографии как науки (библиографоведения) в системе книговедческих и смежных наук, другая определяет последовательный отход от узкого академизма к социологизму. К сожалению, в последнем случае историческая ограниченность не позволила им подняться до необходимого уровня познания.

Н.М.Лисовский в первых своих теоретических статьях стоит еще на точке зрения расширительного понимания библиографии: "Предмет библиографии составляет книговедение в самом обширном смысле этого слова" [Библиограф. 1884. № 1. С. 1-7]. Но уже в очередной работе он намечает путь в разработке ее относительной самостоятельности, правда, понимая библиографию в узком, "буквальном смысле этого слова" - как "книгоописание". Она занимает третью ступень из шести в предложенной им "сумме предметов" книговедения; "3. Книгоописание или библиография в собственном смысле: разыскание о книгах, описание их частное и общее, составление каталогов и указателей, материалы для истории журналистики" [Лисовский Н.М. Материалы для словаря русского книговедения//Библиограф. 1891. № 1. С. 18-21].

Окончательно библиографическая концепция Н.М.Лисовского сложилась в его курсе лекций по книговедению, которые он читал в 1913-1920 гг. в Петроградском университете [Лисовский Н.М. Книговедение как предмет преподавания, его сущность и задачи: Вступ. лекция в Петрогр. ун-те, 28 сент. 1913 г.//Библиогр. изв. 1914. № 1-2. С. 1-24; То же, как доклад на общем собрании Русского библиологического общества - 4 окт. 1913 г.; То же, на общем собрании Русского библиографического общества - 28 ноябр. 1913 г.]; в 1915 г. - на Библиотечных курсах при Московском городском народном университете имени А.Л.Шанявского; в 1916-1920 гг. - в Московском университете (в значительно переработанном виде) [см.: Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи: Беловая рукопись лекции, читанной в Моск. ун-те, 28 окт. 1916 г.//Sertumbibliologicumв честь президента Русского библиологического общества А.И.Малеина. Пг., 1922. С. 5-21]. В несколько измененном виде прочитана как доклад на общем собрании Русского библиографического общества 17 ноября 1916 г.

Библиография стала одной из частей его триединой формулы книговедения: "книгопроизводство - книгораспространение - книгоописание, или библиография". Как видим, Н.М.Лисов-ский все же трактует библиографию в узком, "академическом" духе. В этой связи он считает определение библиографии, данное немецким ученым Ф.А.Эбертом, установившимся: "Библиография в обширном смысле слова есть новейшее название той науки, которая занимается изучением произведений писателей всех веков и народов, как таковых, так и по отношению к отдельным внешним обстоятельствам" [подробнее см.: Симон К.Р. История иностранной библиографии. С. 315-317]. Далее Ф.А.Эберт делил библиографию на "чистую", которая перечисляет все напечатанное и написанное по заглавию в алфавитном порядке (по именам авторов или по предметам), хронологически (по времени выхода), систематически (по разным отраслям знания), с отзывом о книгах или без них, с исчерпывающей полнотой или с научно обоснованной выборкой лучшего по содержанию; "прикладную", которая принимает во внимание и внешние признаки, представляющие интерес для любителей или собирателей (библиофилов). Но, по мнению Н.М.Лисовского, существуют другие точки зрения, которые стремятся к расширению рамок библиографии за счет знаний, уместных лишь в книговедении [Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи. С. 21].

Вместе с тем надо отметить, что триединая формула книговедения у Н.М.Лисовского носит несколько технократический характер, что явно расходится с его же определением книговедения. У него в беловом варианте лекции их два. В первом - расширенном - он под книговедением понимает "научную дисциплину, объединяющую различные познания (технические и теоретические), касающиеся книги как таковой в ее прошлом и настоящем и имеющие целью: выяснение условий возникновения, распространения и эксплуатации произведений письменности и печати, а также выяснение причин и следствий качественного и количественного состава этих произведений при различных обстоятельствах". Второе - краткое: "Книговедение есть научная дисциплина, которая на почве объединения различных познаний о книге (ч. 1) изучает ее эволюцию во всех отношениях (ч. 2)" [Там же. С. 13]. Сопоставление этих определений (особенно первого) с формулой позволяет увидеть некоторые противоречия, важные с точки зрения формирования библиографоведения. Основное из них заключается в том, что три основные части книговедения в определении имеют другую последовательность, чем в формуле, а именно: возникновение - распространение - эксплуатация. Н.М.Лисовский сам объясняет это тем, что в своем определении с некоторыми изменениями соединил две точки зрения: австрийского библиотековеда Ф.Эйхлера и А.М.Ловягина (это и помечено двумя частями в кратком определении) [речь идет о следующих работах: Эйхлер Ф. Библиотековедение высшего порядка в его отношении к методам научного исследования и преподавания: Пер. с нем. СПб., 1913. С. 16-22; Ловягин А.М. О содержании библиологии или библиографии//Лит. вестн. 1901. Т. 1, кн. 1. С. 6-17]. Именно отсутствие фазы "потребления" ("эксплуатации") и скрывает социологический характер триединой формулы книговедения. В то же время он специально подчеркивает, что книговедение может рассматривать книгу как явление различных порядков: 1) библиографическое - когда дело касается описания книги по известным, установленным в библиографии правилам; 2) историческое; 3) социальное. Эти уровни также могут быть соотнесены и с определением, и с формулой.

С позиций формирования библиографоведения особое значение имеет опыт Н.М.Лисовского в разработке структуры науки о книге и книжном деле. Суммируя его высказывания, мы можем построить своеобразную модель, состоящую из трех основных уровней: 1) книговедение в целом; 2) "философия книговедения"; 3) "книгопроизводство - книгораспространение - книгоописание". Причем следует учитывать еще одно важное достижение Н.М.Лисовского - его попытку выделить применительно и к книговедению в целом, и к любой из его отраслей такие части, как история, теория и практика. "Все эти отрасли книговедения, - подчеркивал он, - имеют свое прошлое, следовательно, имеют свою историю. У многих из них есть своя теория, т.е. принципы, направляющие их деятельность. Наконец, почти всем им принадлежит практика, или, так сказать, современная текущая деятельность. Сообразно с этим различные отрасли книговедения могут быть изучаемы со стороны исторической, теоретической и практической" [Лисовский Н.М. Материалы для словаря русского книговедения. С. 19]. Кроме того, Н.М.Лисовский попытался выделить специфические методы книговедческого исследования: 1) статистико-библиографический метод, включающий массовое (как сплошное, так и выборочное) и монографическое (детальное) исследование; 2) исторический метод. Хотя он тут же оговаривает возможность использования и социологического метода, поскольку "книговедение изучает не книжность одного какого-нибудь народа, а общие явления книжности, оно примыкает к социальным наукам и может располагать методом, принятым в социологии, при котором прибегают к сравнительной истории и статистике" [Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи. С. 14].

Примерно такую же эволюцию в своих представлениях о библиографии прошел и А.М.Ловягин. Но его подход, в сравнении с подходом Н.М.Лисовского, более социологичен. Правда, и он сначала отождествлял библиографию и библиологию (книговедение). Лишь в своей последней работе "Основы книговедения" он окончательно принял термин "книговедение", определяя его в качестве "науки о книге как орудии общения людей между собой" [Ловягин А.М. Основы книговедения. Л., 1926. С. 3]. Это долгое отождествление и привело к тому, что сам термин "библиография" использовался лишь в узком значении - "Практическая библиография" в схеме 1901 г. и "Описание книг. Библиография" в схеме 1926 г. (табл. 15). Характерно, что А.М.Ловягин также ориентировался на известные западноевропейские точки зрения, в частности Г.Шнейдера, который определял библиографию как "учение о составлении описей литературы" [подробнее о Г.Шнейдере см.: Симон К.Р. История иностранной библиографии. С. 11-12, 677-678]. А.М.Ловягин считал, что "это определение практически удобно, как исходная точка для выяснения отдельных стадий работы" [Ловягин А.М. Основы книговедения. С. 93]. И все же применительно к особенностям формирования библиографоведения можно выделить определенные новации в его исследованиях.

Прежде всего он настойчиво искал тот общий и единый метод, посредством которого можно было бы объединить все знания о книге и книжном деле. И он нашел такой метод. А.М.Ловягин первым в книговедении предложил использовать для теоретической разработки этой науки системный подход, или метод. Но к этой идее он окончательно пришел уже в годы советской власти. Во вступительной статье "Библиологическая наука" к лекциям на Курсах книговедения в 1923/24 уч. г. он наиболее четко сформулировал задачу системной разработки книговедения "как теоретической науки, объединяющей в одну целостную систему ныне разрозненные знания и наблюдения о книге" [Ловягин А.М. Библиологическая наука//Курсы книговедения: Проспект. Л., 1924-1925. С. 16-17]. Можно также считать, что А.М.Ловягин в своей интерпретации книговедения исходил из принципа деятельности. По его мнению, деятельность индивидуальной человеческой личности или человеческого общества должна рассматриваться вкупе, чтобы создалось построение цельное, стройное во всех своих частях и вполне осмысленное. Отрывочно будет и содержание книговедения, если не связать его с другими сторонами человеческой деятельности. Но к пониманию слишком обширного целого можно подойти только через понимание частей, и поэтому он считал, что "позволительно будет пролагать пути к общей науке о человеческой культуре и по тропинке изучения книжной производительности человечества". В смысле философском книговедение не должно быть отдельной наукой. Книговедение, в понимании А.М.Ловягина, это - отрасль "большой" науки об общении людей - социологии, или "культурологии" [Ловягин А.М. Что такое библиология?//Библиогр. изв. 1923. № 1/4. С. 4].

Исходя из этого, он предложил и новую схему книговедения. Но она во многих отношениях уступала его первой схеме, потому что за основу деления была взята идеалистическая формула позитивиста Г.Спенсера. Последний выделил в науке три структурные части: историческую (или генетическую), морфологическую (или статическую) и динамическую. Эти три части в книговедческой системе А.М.Ловягина можно соотнести с историей, теорией и методикой книги и книжного дела ("книжного общения"). Но теория - это не только статика, но и динамика, а методику нельзя сводить только к динамике и т.д.

Искусственность своей схемы понимал и сам исследователь. Он считал, что время для подлинно научной системы книговедения еще не пришло, но твердо верил, что "книговедение как система знаний не будет сдано в архив, ... но в той или иной форме будет существовать и развиваться" [Ловягин А.М. Основы книговедения. С. 166]. И в этой связи особое значение имеет многоуровневый характер книговедческой системы А.М.Ловягина. В ней, по меньшей мере, можно выделить три уровня систематизации: первый, самый общий, или типовой, - книговедение как обобщающая наука; второй, или родовой, - книговедение в его дифференциации на типологию, практику, теорию и историю (в схеме 1901 г.) и как система истории, статики и динамики (в схеме 1926 г.); третий, или видовой, уровень - это выделение функциональных частей книговедения, например: библиотековедение, архивоведение, книжный обмен и т.д. (в первой схеме) и генезис книги, эволюция графики, эволюция материала, история книжного общения и т.д. (в последней схеме).

Особый интерес представляет первая схема А.М.Ловягина (1901 г.), где намечены четвертый и пятый уровни систематизации. Четвертый касается функционального деления любой книговедческой дисциплины, например, библиотековедение как единство истории, обзора и способов устройства библиотек (в первом приближении это соотносимо с историей, теорией и методикой), пятый - выделения практической библиографии, литературной и научной критики, библиологической истории, что соотносимо с основными общественными функциями библиографии - учет, оценка и рекомендация. Это важно и в методологическом отношении, так как показывает осознанную А.М.Ловягиным необходимость восхождения от библиографического описания к оценке (критике) и обобщениям и выводам. В дальнейшем он попытался конкретизировать этот методологический аспект и рассматривал всю книговедческую деятельность как целостный процесс познания в единстве методологического восхождения от описания и систематизации к анализу ("библиография"), от анализа к синтезу ("библиология") с целью выяснения влияния книги на развитие и формирование духовной культуры человечества [Ловягин А.М. О труде библиографа и библиолога//Библиогр. изв. 1914. № 3/4. С. 177-184]. С этим и связано у него все усиливающееся внимание к социологии. В первые годы советской власти А.М.Ловягин пытался создать Социобиблиологический институт, а в своих теоретических работах - обосновать библиологию как науку об общении людей.

В этой связи он справедливо подчеркивал осознанную необходимость "пользоваться накопленными богатствами и постоянно оживлять - по себе мертвую - бумажную культуру", чтобы "возможно больший круг живых людей получал доступ к опыту прежних лет", непосредственно ставить "живых носителей культуры в соприкосновение с культурою бумажною" [Там же. С. 178]. В этом свете он и мыслил создание своей последней схемы. Согласно замыслу, можно "рассматривать генезис и развитие книжного общения, способы этого общения, т.е. прежде всего виды книг в обширном смысле этого слова, и, наконец, силы, влияющие на тот или иной характер книжного общения" [Ловягин А.М. Что такое библиология? С. 4]. В этом также можно видеть и намеченную А.М.Ловягиным необходимость в разработке типологического метода. Тем самым усиливается и системный подход в трактовке библиологии, которую он понимает теперь не только как системную "теоретическую науку, объединяющую в одну целостную систему все ныне разрозненные знания и наблюдения о книге", но и пытается определить специфические особенности этой системы.

Хотя А.М.Ловягин и сравнивает в качестве примера труд библиолога и библиографа с трудом ботаника, он все же четко осознает духовную специфику книжного общения, подчеркивает особенность ее воздействия и влияния (с учетом обратной связи) на каждого человека и все общество в целом. "Как ботаник, - писал он, - исследующий растительность, сначала занимается систематизацией и описанием, так и книговед должен начинать с этого же, не забывая, однако, что книгу нельзя обследовать сколько-нибудь плодотворно, если не помнить постоянно, что она есть орудие воздействия одних людей на других и что это воздействие также должно служить предметом его изучения. Ботаник, покончив с экологией и систематизацией, переходит к изучению процессов, происходящих в данных растениях под влиянием среды. Точно так же и книговед, покончив со статистическими элементами, должен перейти к элементам динамическим, к тем силам и влияниям, которые сказываются на книге и диктуют те или иные судьбы ее. Он остановится на самом процессе творчества книги, рассмотрит, в чем сущность его и какие явления так или иначе могут видоизменить результаты творчества. Он подробно изучит взаимоотношения между человеком и книгой, чтобы иметь возможность в ясной картине представить, как индивидуальная и коллективная воля людей влияет и на внешний облик книги, и на ее содержание, и на ее экологию, и на ее долговечность. Все эти разнообразные знания о книге могли бы быть представлены в одной целостной системе" [Библиологическая наука. С. 16-17].

И в методологическом отношении, и в свете формирования самой системы знания особый интерес представляет то большое внимание, которое А.М.Ловягин уделял систематизации книги, т.е. тому, что мы теперь называем библиотипологией. Уже из цитированного выше высказывания следует, что типология является неотъемлемой и необходимой стороной книговедческого исследования. И примечательно, что в его первой схеме "обширной энциклопедии библиологии" (см. табл. 15) первый структурный блок этой науки отведен "вопросам библиологической классификации", включая классификацию наук, библиологическую классификацию по содержанию и внешним признакам. В целом и систему науки он мыслил как бы состоящей из четырех основных частей - типологии, практики (точнее - методики), теории и истории.

Новый шаг в "примирении" общего и единичного ("мелочного"), в отходе от "академического" исчисления и описательности в сторону социально значимой критики, обобщений и выводов в библиографии был сделан в работах Н.А.Рубакина [ Рубакин Н.А. Избранное: В 2 т. М., 1975; Рубакин Н.А. Психология читателя и книги: Краткое введение в библиологическую психологию. М., 1977. 264 с.]. Он предложил целый ряд "библиологических" новаций, которые оказали плодотворное влияние и на последующее развитие библиографоведения. К числу их можно отнести его "библиопсихологию" ("библиологическую психологию"), теорию "книжного ядра", оригинальную схему видов библиографии, схему книжной классификации, положенную им в основу "Среди книг", и т.д. "Среди книг" является уникальным достижением не только русской, но и мировой библиографии, выдающимся образцом пособия рекомендательной библиографии, библиографического обзора. Не теряет до сих пор своей теоретической и методической значимости открывающий пособие специальный научно-библиологический очерк "Книжные богатства, их изучение и распространение" [2-е изд. Т. 1. С. 1-191; сокращенный вариант см. в новейшем издании: Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 124-210]. В этой связи мы хотели бы особо подчеркнуть тот факт, что обычно, обращаясь к рецензии В.И.Ленина на обзор "Среди книг", в основном акцентируют внимание на сделанных им в адрес автора замечаниях. Но нельзя не учитывать и весьма высокую оценку В.И.Лениным указанного труда: "замысел автора, в общем и целом, верен".

Н.А.Рубакин считал, что "центр тяжести нынешней обычной библиографии должен быть перенесен из книги материальной в психологию книжного содержания. Эта последняя и должна стать объектом всех научных методов" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 123]. Такая точка зрения во многом обусловлена тем, что Н.А.Рубакин исходил из современной ему практики самообразования, важнейшим средством которой он мыслил книгу и чтение. Его работы по самообразованию, методике работы с книгой и чтению не теряют своей значимости и в наше время. В этой связи может сложиться мнение, что в противоречии со своей базовой моделью книжного дела (автор - книга - читатель) Н.А.Рубакин недостаточно учитывает значение производства (автор - книга) в системе деятельности. Это возможное толкование он сам неоднократно опровергает. По его мнению, "библиопсихологическая теория литературы сводит книжное дело к взаимодействию трех факторов: читателя, книги и писателя" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 31]. Еще ранее, пытаясь найти ответ на вопрос о социальной роли книжного дела, он подчеркивал: "это и значит понять самую сущность книжного дела, - не только чтения, но и распространения и, наконец, производства книг" [Рубакин Н.А. Среди книг. 2-е изд., доп. и перераб. М., 1911. Т. 1. С. 5]. Еще раз о важности учета двух основных моментов книжного дела - производства и потребления - он говорит, рассуждая о необходимости особого изучения как "процесса вкладывания" ("процесса авторства"), так и "процесса получения" ("процесса читательства") [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 29-30]. Авторство и читательство "неотделимы от книжного дела вообще и находятся в функциональной зависимости как от него в целом, так и меж собою" [Там же. С. 16]. Но "с библиопсихологической точки зрения в исследованиях книжного дела необходимо идти таким путем: чрез изучение чтения и читателя (resp. слушания и слушателя) к изучению произведений слова, и только после того к изучению авторов" [Там же. С. 30].

Причем общий ход библиопсихологического исследования книжного дела предстает у Н.А.Рубакина в виде процесса восхождения от единичного к всеобщему, как по отношению ко всему книжному делу, так и по каждой из основных его составляющих, т.е. поднимается до уровня библиосоциологического. "Исходным пунктом изысканий мы берем исследование единичного читателя в данный момент, - подчеркивает Н.А.Рубакин. - Задача исследования состоит в том, чтобы развернуть применение данного метода и охватить им все стороны книжного дела, а именно: 1. По отношению к читателю - до предела всего читающего человечества всех времен и народов. 2. По отношению к книгам - до пределов всех таинственных лабораторий литературного творчества, где читатель превращается в писателя, а писатель плодит читателей и, чрез их посредство, делает безусловно необходимым для человечества как отдельное литературное произведение, так и их совокупность - литературу, а значит, и культуру и цивилизацию" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 202].

В методологическом отношении большой интерес представляет типология книги у Н.А.Рубакина. Об оригинальности ее можно судить уже по схеме классификации, положенной в основу "Среди книг" как рекомендательного пособия. Прежде всего здесь использован новый, нетрадиционный принцип систематизации книжных богатств: по областям жизни с учетом истории научно-философских и литературно-общественных идей. Он предложил новый тип книжной систематизации, который отличается от традиционного "по наукам" тем, что книги распределяются "по вопросам, точнее говоря, по областям жизни". При таком способе систематизации "каждый вопрос освещается с точки зрения нескольких наук, одинаково принадлежа или врезываясь в область каждой. Каждый вопрос, как вопрос интегральной и многосторонней жизни, требует разностороннего освещения, и без этого последнего не может быть ни изучен, ни понят" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 48]. Другими словами, Н.А.Рубакин предложил не единичный, а комплексный, многомерный критерий книжной систематизации - "область жизни", который в самом общем виде раскрывается им следующей формулой: "Какая книга, на какого читателя, при каких условиях и в какой момент как действует?" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. X]. Эту формулу он считал основным вопросом книжного дела, в котором извечная проблема оценки книг ставится на психологическую и социологическую почву, именно на ней он и стремился найти научный и, значит, точный ответ.

Сначала указанный интегральный критерий книжной систематизации был использован в разработанной Н.А.Рубакиным теории книжного ядра, идея которого им была выдвинута в 1883 г. Затем в 1895 г. эта идея была развернута в первой крупной работе Н.А.Рубакина "Этюды о русской читающей публике". В схеме "Среди книг" этот критерий получил дальнейшее методологическое развитие, где были выделены различные ступени восхождения как цели познания и использования книжных богатств исходя из задач просвещения, самообразования.

Н.А.Рубакин был активным сторонником системного подхода, в свете которого он и понимал книжное дело не как цепь, линию, перечисление, а как функциональную зависимость, как единое замкнутое целое. "Все науки, все вопросы, в сущности говоря, - писал он еще в предисловии к первому изданию "Среди книг", - представляют не ряд, а круг, и с какой точки окружности ни начни двигаться по этому кругу... все равно будешь переходить от книги к книге и от науки к науке, пока не впитаешь в себя цельного, закрепленного, законченного и чуждого догматизму научного миросозерцания, осмысленного критическим отношением к окружающей действительности и одухотворенного гуманным общественным настроением, которое требует от каждого человека не только идей, но и дел" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 114]. На примере схемы книжной классификации он показывал, что она должна помогать мыслить разнообразие фактов в системе, давать общий обзор их, ориентировать в их существенных признаках, так как систематическое мышление - это и есть мышление научное. "Систематичность, - подчеркивал Н.А.Рубакин, - один из главнейших признаков, отличающих научное мышление от обыденного. Преимущества, которые имеет систематическое мышление, описание, экспонирование фактов, сравнительно с простым накоплением отдельных знаний, громадны" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. 108].

Это он объясняет двумя основными причинами. Во-первых, систематическое изложение облегчает мышление: это преимущество, главным образом, практическое. Во-вторых, систематическое изложение содействует очевидности мышления, - это преимущество, главным образом, теоретическое. Наконец, важно отметить, что Н.А.Рубакин в своей методологии впервые попытался сочетать элементы конкретного социально-психологического исследования и формализации, против чего, в частности, возражали такие известные его современники, как А.М.Ловягин и М.Н.Куфаев. Но с высоты нашей современности мы можем теперь говорить о глубокой прозорливости Н.А.Рубакина, который видел в "алгебраизации" науки о книге, в ее переходе от описательной науки к абстрактной и, значит, все более точной науке, будущее книговедения. Особое значение он придавал типологии, типологическому методу. По его мнению, типология позволяет не только прогнозировать развитие книжного дела и книги, но и дает основания для реставрации в терминах современной науки социально-психологического облика писателя, уже умершего. Речь идет о своеобразной "библиопсихологической археологии" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 222]. Высказывания о возможности библиопсихологической археологии мы впервые находим в статье Н.А.Рубакина "Психология книжного влияния" [Новая жизнь. 1910. № 1. С. 172-209]. Позднее он подчеркивал, что суть библиопсихологической археологии заключается в "соответствии психологических переживаний, способностей, интересов, вкусов, наблюдаемом, с одной стороны, у писателя, а с другой стороны - у его читателей и почитателей в целях изучения писателей уже умерших, в целях репродукции их психических особенностей и типа интимных переживаний" [Психология читателя и книги. С. 222-223]. В наше время более широкое понимание библиоархеологии и опыт ее применения для восстановления деятельности издательской фирмы "В.В.Думнов "Наследники братьев Салаевых" (1827-1926) по сохранившимся вещественным источникам и пособиям (книги и каталоги) мы находим лишь в одной из работ [см.: Павлова А.А. Опыт библиоархеологии//Совр. пробл. книговедения, кн. торговли и пропаганды книги. 1993. Вып. 9. с. 4-29].

Такой широкий взгляд на общественную сущность книги и книжного дела позволил Н.А.Рубакину более прогрессивно подойти и к проблемам библиографии, особенно к такой сложной, как система ее основных видов. Первый опыт его связан с разработкой библиографии библиотековедения - "Списка пособий для библиотекарей", помещенного в приложении к первому изданию "Среди книг". Мы должны здесь учитывать, что в то время библиография отождествлялась с соответствующей системой пособий. Н.А.Рубакин систематизирует библиографические пособия в зависимости от целевого назначения и практического использования (данной категорией читателей - библиотекарями): 1) указатели типа библиография библиографии (библиографии второй степени), отражающие книги по истории и современному состоянию данной отрасли (у Н.А.Рубакина - библиотечное дело); 2) указатели, "знакомящие со всей наличностью печатных богатств", т.е. указатели учетно-регистрационного типа; 3) "рекомендательные каталоги и указатели" общего и специального характера, "помогающие библиотекарю разбираться в наличности этих богатств, - выбирать из них лучшие произведения лучших авторов"; 4) указатели, облегчающие быстрое комплектование библиотек (издательские каталоги, указатели редких книг, указатели запрещенных изданий и проч.), т.е. в основном указатели текущей литературы; 5) указатели, отражающие содержание книжных богатств данной отрасли знания (у Н.А.Рубакина - данной библиотеки), сюда он относил свой обзор "Среди книг", который рассматривал в качестве "введения в изучение минимума" знаний о книгах для массового читателя.

Дальнейшее совершенствование системы видов библиографии Н.А.Рубакин осуществил в свете своих социально-психологических исследований. В результате сложилась оригинальная система библиографии, выгодно отличающаяся от других современных ему подходов (см. табл. 5).

Таким образом, можно смело утверждать, что именно в трудах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина были сформулированы заслуживающие особого внимания основания для научной разработки современного библиографоведения. Может возникнуть естественный вопрос о том, что они преимущественно развивали систему книговедения, а не библиографической науки. В качестве ответа сошлемся на авторитетное мнение Н.В.Здобнова, который в заключении своей монографии приходит к выводу, что указанные ученые (сюда он включает также и А.Н.Соловьева) разрабатывали все же именно библиографию как науку, но в широком книговедческом понимании [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 540-546]. Они лишь осознали необходимость дифференциации книговедения, в частности выделение в его системе особой науки о библиографии, но до конца решить эту проблему так и не смогли. Они лишь частично восприняли достижения русских революционных демократов в библиографии. В этом отношении, вероятно, прав был К.Н.Дерунов, который считал, что движение русской библиографии, - равно как и развитие самого понятия о библиографии, - "замерло, закостенело на той точке, до которой это движение и развитие дошло в 60-е годы" [Дерунов К.Н. Избранное. С. 48].

Основная причина такого застоя в начале XXв. заключалась в том, что "рассматривали библиографию абстрактно, в отрыве от истории ее развития, и разрабатывали ее теорию в порядке произвольных умозаключений, а не путем обобщения исторического опыта и фактического материала" [ Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 546]. Но это никак не умаляет того плодотворного вклада, который внесли указанные теоретики русской библиографии в развитие ее научных основ. "Абстрактное мышление", как мы знаем, это необходимый момент научного познания. И, к сожалению, умаление его значения до сих пор остается каким-то навязчивым заблуждением. Поэтому тем более важно выявить все сохранившее свою научную значимость из творческого наследия русской дореволюционной библиографической мысли. Нет необходимости еще раз повторять ошибку, допущенную в первые годы формирования советского библиографоведения, когда вместе с конструктивной критикой прежних точек зрения они неправомерно подверглись затем огульному отрицанию.

Плодотворность теоретических построений библиографии (и шире - книговедения) в работах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина, пусть и в определенной мере "умозрительных", "академических", исходящих порой из идеалистических образцов, на наш взгляд, заключается в поисках и апробации новых методологических принципов и подходов. К таковым следует отнести, прежде всего, принципы деятельности и системности, типологическое моделирование, восхождение от абстрактного к конкретному, социологический и психологический подходы и т.д. В этой связи мы позволим себе сослаться на мнение современных литературоведов, которые считают, что в последние десятилетия XIXв. и в началеXXв. филологическая мысль в России устремилась к обобщениям и разработке методологии. По их мнению, едва ли не каждой большой конкретной историко-литературной работе предпосылалось методологическое введение. Каждый крупный историк или теоретик литературы стремился изложить методологические основы своей науки в специальной вводной лекции или статье. И хотя разнобой и смешение методов были при этом чрезвычайно велики, многие видные литературоведы проповедовали сознательный эклектизм, примечательна сама потребность в методологии. Метод познания от идеалистического и метафизического постепенно приближался к материалистическому, монистическому [ Николаев П.А., Курилов А.С., Гришунин А.Л. История русского литературоведения: Учеб. пособие. М., 1980. С. 291]. В качестве примера они указывают на таких представителей "социологического" литературоведения 10-20-х годов нашего века, как П.Н.Сакулин, Н.К.Пиксанов, В.А.Келтуяла, вышедших из так называемой культурно-исторической школы. Точки соприкосновения с материалистической методологией они просматривают и в "психологическом" литературоведении Д.И.Овсянико-Куликовского.

В этом отношении вполне оправданным становится утверждение, что и на концепциях представителей книговедения рассматриваемого периода (Н.М.Лисовский, Н.А.Рубакин, А.М.Ловягин и др.) сказались прогрессивные идеи общей филологии и ее функциональных частей. Кроме того, обобщающая тенденция, характерная для русской науки этого времени, ярко проявилась в стремлении более или менее обоснованно сформировать общую систему науки о книге. Это даже формально проявилось в утверждении вместо традиционного понятия "библиография" новой категории - "библиология" (книговедение). Примечательно, что и в советском книговедении вплоть до 30-х годов ( М.Н.Куфаев, М.И.Щелкунов и др.) "библиология" трактовалась в качестве обобщающей научной дисциплины по отношению к другим ее функциональным частям. Лишь позже прочно закрепилась категория "книговедение".

8.5. РОЛЬ РУССКИХ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ В РАЗВИТИИ БИБЛИОГРАФОВЕДЕНИЯ

Создание всякого рода научных обществ стало велением нового времени. Коллективные начала обеспечивали более эффективное решение все усложняющихся проблем социального познания. В полной мере это характерно и для книжного дела, и для библиографии. Напомним, что в России первым научным объединением было открытое в 1765 г. Вольное экономическое общество. Сообщая о готовящемся открытии, академический журнал "Ежемесячные сочинения..." подчеркивал, что "первой должностью" его членов должен явиться учет всего написанного, систематизация по материям и различным языкам, разбор каждой книги и сочинения, отбор полезного для опубликования [1763. Окт. С. 378]. И нам известно теперь, какую важную роль сыграли в развитии русской библиографии и другие позже создаваемые научные общества.

Применительно к библиографии коллективные начала активно использовал уже Н.И.Новиков, издавая свой критико-библиографический журнал "С.-Петербургские ученые ведомости" (1777). Об этом он писал в предисловии к нему: "Общество наше, из нескольких человек состоящее, предприняло издавать на сей год периодические листы..." От имени этого общества Н.И.Новиков просил и приглашал "всех ученых мужей и любителей российских письмен быть нашими сотрудниками и соучаствовать во предприятии нашем..." Еще ранее в журнале "Собрание новостей..." [1775. Дек. С. 46-47] некое, пока с достоверностью не установленное "Общество" поместило объявление о создании генерального и систематического каталога всех напечатанных в России книг и также просило участия в этом деле "ученых людей в Москве, в Санктпетербурге и в Киеве".

Другими словами, опыты коллективной библиографической работы имели место в нашей стране уже со второй половины XVIIIв. И необходимость создания библиографического общества красной нитью проходит затем вплоть до концаXIXв. Правда, поначалу такое общество было необходимо для решения частных задач библиографии. Поимо уже названных, например: А.К.Шторх и Ф.П.Аделунг во введении к своему "Систематическому обозрению..." [СПб., 1810. С.XXXIII] выразили желание, "чтобы россияне - ученые и литераторы, совокупясь на такой конец воедино, принесли отечеству в дар критический журнал российской литературы!"; В.Г.Анастасевич, рассматривая в статье "О необходимости в содействии русскому книговедению" [Благонамеренный. 1820. № 7. С. 36-42] проблему репертуара периодической печати и публикаций в ней, писал в заключение, что это дело "требует единодушного сословия или общества, которое разделило бы такой труд между своими членами по способностям и знаниям каждого в отношении к разным отделениям наук"; аналогичную задачу примерно тогда же ставил П.И.Кеппен: "Желательно, чтобы когда-либо из нескольких любителей отечественной литературы составилось небольшое общество для собрания подробных сведений обо всех статьях, печатанных по сие время в русских журналах" [Библиогр. листы. 1825. № 2. С. 15].

Более сложная задача стояла перед активизировавшейся с 60-х годов XIXв. рекомендательной библиографией. В частности, в апреле 1861 г. при Вольном экономическом обществе был организован Петербургский комитет грамотности, в программу деятельности которого входила рекомендация книг для народного чтения и учебников для народных школ. Именно в целях такой ответственной работы в декабре 1861 г. по инициативе Ф.Г.Толля при Комитете была образована специальная "Комиссия экспертов" ("Комиссия по одобрению книг" и другие названия). По мнению Н.В.Здобнова, она должна считаться первой в России библиографической организацией. Эта Комиссия в составе разных лиц просуществовала до конца 90-х годовXIXв. Аналогичные комиссии были созданы также при Московском и Киевском комитетах грамотности, при других общественных организациях, работавших в области рекомендательной библиографии.

Ситуация резко изменилась в последней четверти XIXв., когда библиографическая деятельность приняла массовый характер и в библиографической печати началась своего рода дискуссия об организации библиографического общества универсального характера и общероссийского масштаба. На этот раз инициатором был Н.Н.Вакуловский [см. его статьи: Что желательно от русской библиографии//Рос. библиогр. 1879. № 16. С. 51-52; К вопросу о русском библиографическом обществе//Там же. № 38. С. 191]. Но особенно обстоятельно эту идею развивал Н.М.Лисовский. В статье "Библиография и библиографическое общество" [Библиограф. 1884. № 1. С. 6-7], характеризуя современное состояние русской библиографии и намечая очередные ее задачи, непосильные для отдельных лиц, он призывал библиографов к объединению и ставил перед ними целый ряд задач. Судя по их содержанию, Н.М.Лисовский предлагал не научное, а профессиональное объединение, преследующее прежде всего цели взаимопомощи. Такое библиографическое общество организовать не удалось.

Идею создания библиографического общества развивал и Ф.Т.Тарасов в своем историко-критическом очерке "Наша библиография" [Сев. вестн. 1890. № 5. С. 205-228]. Задолго до К.Н.Дерунова он в истории русской библиографии видел, в первую очередь, ее неорганизованность. Отсюда необходимость библиографического общества, особенно с точки зрения такой определяющей задачи, как разработка репертуара русской книги. В том же году Н.М.Лисовский в статье "К вопросу об организации библиографического труда" [Библиограф. 1890. № 9/10. С. 111-122] изложил еще один проект создания в России библиографического общества. Он предполагал разветвленную сеть библиографических организаций (местных кружков) во главе с центральным библиографическим обществом в Петербурге. При этом на первое место ставились теперь научные задачи. По замыслу Н.М.Лисовского, Центральное общество должно заниматься одинаковой с местными кружками работой, т.е. собиранием и изучением местных литературных и библиографических материалов, с относящимися сюда отраслями деятельности - книгопечатанием, библиотечным и книготорговым делом. В то же время центральное учреждение должно помогать кружкам в возможно полном развитии их деятельности и само может пользоваться результатами их работы в целях обобщения или для каких-либо других задач.

Но Н.М.Лисовский все еще выражал сомнение в осуществимости своего проекта: "такая организация, если и невозможна во всем полном объеме теперь же, то во всяком случае безусловно желательна в будущем, так как только она дает возможность полного единения библиографических сил". Однако реальная жизнь уже опережала события. Пока шла дискуссия, выдвигались новые идеи и проекты, на периферии и в столицах стали сами по себе возникать библиографические объединения. Самым известным стал Московский библиографический кружок, начавший свою деятельность в октябре 1889 г. и преобразованный в феврале 1900 г. в Русское библиографическое общество при Московском университете. В мае 1899 г. в Петербурге организовалось Русское библиологическое общество. Как и в Москве, из возникшего в октябре 1906 г. в Одессе библиографического кружка позже, в марте 1911 г., создается Одесское библиографическое общество при Новороссийском университете. Наконец, свою специфическую задачу стало решать созданное в 1916 г. еще одно общество, названное "Литературно-библиографический институт".

Русское библиографическое общество при Московском университете

Начало его было связано с Московским библиографическим кружком, организатором и первым председателем которого (до 1905 г.) был А.Д.Торопов [см.: Торопов А.Д. Московский библиографический кружок: Страничка воспоминаний//Sertumbibliologicum... С. 275-276; Очерк деятельности Московского библиографического кружка за первый год его существования. М., 1892. 96 с.]. В инициативную группу, помимо А.Д.Торопова, входили: В.Ф.Фрейман - служащий в книжном магазине В.Готье, А.Н.Соловьев - студент Духовной академии, Д.В.Байков - молодой книгопродавец. Этот "временный комитет" организовал всю предварительную работу. Весной 1890 г. был разработан устав, официально утвержденный 31 июля. Собственно деятельность Московского библиографического кружка началась 4 октября 1890 г. К этому времени была готова библиографическая картотека в 66000 названий - предтеча будущего репертуара книги, а также организована при поддержке букиниста А.А.Астапова библиотека в 800 названий книг библиографического содержания. Кружок насчитывал в это время 59 членов.

Основной своей задачей Кружок считал "составление и издание полного систематического каталога всех без исключения русских книг гражданской печати, т.е. вышедших в свет с 1708 г., а затем составление каталогов рукописей, периодических изданий, церковных книг и т.д." (иначе говоря, составление репертуара русской книги). В этой связи была разработана библиографическая инструкция "Способ описания книг" [М., 1891. 4 с.]. Она включала перечень библиографических элементов, которые должны были составить библиографическое описание. Основой ее создания послужили доклады, которые были сделаны на заседаниях Кружка в 1889-1892 гг. А.Д.Тороповым, А.Н.Соловьевым, П.П.Шибановым, В.Ф.Фрейманом и др. Инструкция - плод коллективных усилий Кружка - была разослана по различным адресам с обращением "ко всем, кому дороги интересы науки, с покорнейшею просьбой сообщать ему подробнейшие сведения о книгах и брошюрах, какие находятся в частных руках". Одновременно "Способ описания книг" был перепечатан в "Библиографе" [1891. № 2. С. 51-52], в "Очерке деятельности Московского библиографического кружка...", в "Руководстве к библиографическому описанию книг" [М., 1902. С. 7-10] Ю.Ю.Битовта.

Работы в этом направлении продолжались как в Кружке (Русском библиографическом обществе), так и в других библиографических организациях (например, Бюро международной библиографии), усилиями частных библиографов. Наиболее значительными проектами из них считаются "Опыт руководства к подробному описанию книг, согласно требованиям современной библиографии" А.Д.Торопова [М., 1901. 96 с.] и вышеназванная работа Ю.Ю.Битовта, предназначенная для библиотекарей, владельцев библиотек и библиофилов, изданная магазином древностей и редкостей М.Я.Параделова. Правда, здесь дана, по оценке Б.С.Боднарского, неквалифицированная критика "Опыта руководства..." А.Д.Торопова [см.: Примечания от редакции: (44)// Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 587]. В связи с разработкой репертуара русской книги Кружок в 1893 г. поставил вопрос о печатных библиотечных карточках. По этому поводу был заслушан доклад Я.Г.Кваскова "Библиотечные карточки при вновь выходящих книгах" [см.: Реформа библиотечного дела: Библиотечные карточки при вновь выходящих книгах: С прил. двух библ. карточек. М., 1893. 16 с.]. Автор предлагал возбудить ходатайство перед правительством об установлении в законодательном порядке определенного размера библиотечных карточек и обязательном печатании их при каждой вновь выходящей книге. Эта идея нашла тогда же практический отклик, и некоторые издательства в виде опыта стали прилагать такие карточки к своим изданиям. Но дальше опыта дело не пошло, и печатные карточки введены у нас были только в советское время через 33 года после доклада Я.Г.Кваскова.

Московский библиографический кружок проявил инициативу и в разработке новой библиографической классификации. Она тем более была нужна в связи с изданием журнала "Книговедение", в программу которого входила публикация систематических списков вновь выходящих книг. Новая схема библиографической классификации была составлена редактором журнала А.Д.Тороповым и опубликована в № 1 журнала за 1894 г. в статье "От редакции". Важно подчеркнуть, что эта классификация впоследствии была введена в систематические указатели к периодическому органу государственной библиографии "Книжная летопись".

Второй важнейшей задачей Московского библиографического кружка было содействие правильной разработке отечественной библиографии - ее системы и методов, а также развитию и распространению разнообразных технических знаний, имеющих отношение к книжному делу вообще. В течение первого года существования Кружка был основан музей книги, число книг в специальной библиографической библиотеке доведено до 4000 названий, систематически заслушивались научные доклады. В частности, мы уже упоминали эпизод с принципиальными разночтениями при публикации доклада А.Н.Соловьева "Понятие о библиографии и значение ее как науки", произнесенного в 1890 г. на торжественном заседании в первую годовщину Московского библиографического кружка. Это явное свидетельство тому, что в научной деятельности Кружка сталкивались разные тенденции и подходы к пониманию библиографии. Важно также подчеркнуть международное признание Кружка. В 1894 г. он принимал участие в международной выставке книги в Париже, где А.Д.Торопову была вручена присужденная Кружку медаль с гравированным посвящением на французском языке: "Выставка книги - Московскому библиографическому обществу".

Расширение деятельности Кружка и послужило основанием для переименования его 13 февраля 1900 г. в Русское библиографическое общество и причисления к Московскому университету, при котором оно существовало вплоть до закрытия в 1930 г. К сожалению, сказать, что это преобразование сразу положительно сказалось на деятельности Общества, нельзя.

Дело в том, что согласно университетской традиции пост председателя Общества должен занимать профессор. Поэтому с декабря 1899 по апрель 1903 г. председателем был А.И.Кирпичников, с октября 1903 по октябрь 1910 г. - И.Т.Тарасов, с октября 1910 по март 1920 г. - Р.Ф.Брандт. Но фактическими руководителями общества были товарищи председателя: с апреля 1902 по октябрь 1910 г. - Д.В.Ульянинский, с октября 1910 по декабрь 1914 г. - А.И.Калишевский, с декабря 1914 по 25 августа 1920 г. - Н.М.Лисовский.

С приходом Д.В.Ульянинского к руководству деятельность Общества приобрела отчетливо выраженный библиофильский характер. И это сказалось губительно для Общества почти на целое десятилетие. Оно не стало научно-теоретическим центром русской библиографии, отрешалось от больших ранее поставленных задач, отказалось от устава, в свое время принятого Кружком. Если прежде русские библиографы стремились "исполнить то, чему нет подобного даже ни у одного из просвещенных народов Запада" [Очерк деятельности... С. 32], то теперь их внимание привлекают мелкие эпизоды из истории книжного дела, библиографические редкости, интерес к которым непропорционален их значению. Когда на одном из заседаний (апрель 1903 г.) член Общества В.А.Бессонов напомнил о том, что составление репертуара русских книг гражданской печати должно преемственно перейти к Обществу, его призыв не встретил сочувствия. Более того, работа над национальным репертуаром была отклонена под предлогом ее сложности ( У.Г.Иваск) и даже непосильности (Д.В.Ульянинский).

Настолько скрытым стало существование Общества, что даже в среде петербургских библиографов сложилось о нем смутное представление. А.А.Лебедев по этому поводу в своей заметке "О библиографии" отмечал: "В Москве существует такое общество, но его деятельность как-то совершенно незаметна..." [Кн. вестн. 1903. № 18. Стб. 546]. Выходом из тупика мог бы стать всероссий-ский библиографический съезд, предложение о созыве которого внес Б.С.Боднарский в январе 1910 г. Но оно было отклонено на основании того, что такое разрешение на проведение своего съезда уже было получено Обществом библиотековедения в Петрограде. Правда, Д.В.Ульянинский в 1901 г. отошел от руководства Обществом, всецело посвятив себя описанию собственной библиотеки. Библиофильские интересы постепенно оттеснились пропагандой международных библиографических идей, главным образом УДК, которая нашла ревностного поборника в лице секретаря Русского библиографического общества, ставшего его фактическим руководителем, - Б.С.Боднарского (он стал членом Общества в 1909 г., был секретарем с 15 ноября 1910 по 25 августа 1920 г.). В частности, Б.С.Боднарский был представителем Общества на Международном библиографическом конгрессе 1910 г. в Брюсселе, сделанный им доклад "Распространение децимальной библиографической классификации в России" был опубликован на французском языке в Трудах конгресса и в 1911 г. в "Бюллетене Международного библиографического института".

Смена руководства сказалась на усилении демократичности Общества. В 1911 г. общее собрание впервые рассмотрело и утвердило "Программу деятельности Русского библиографического общества на 1912 г.", намечавшую ряд мер для объединения библиографов и усиления работы Общества как научного центра. В дальнейшем коллективное обсуждение годовых планов и отчетов прочно вошло в практику Общества. Но особую консолидирующую роль в его деятельности сыграло издание теоретического библиографического журнала, который стал объединяющим центром для всех библиографов России. Вместо несостоявшегося издания "Бюллетеней Русского библиографического общества", в которых начиная с 1912 г. намечалось печатать доклады и библиографическую хронику, с 1913 г. стал выходить журнал "Библиографические известия". Бессменным редактором его был Б.С. Боднарский.

Не менее важную роль Русское библиографическое общество сыграло в первые годы советской власти, хотя власть с подозрением относилась к его деятельности. И все же при организации в 1920 г. нового библиографического учреждения - Российской центральной книжной палаты в Москве - пост ее директора был доверен Б.С.Боднарскому. Общество было инициатором созыва IВсероссийского библиографического съезда в 1924 г., на котором был обсужден ряд насущных вопросов развития библиографии в новых общественно-экономических условиях [см.: Тр.IВсероссийского библиографического съезда, Москва, 2-8 дек. 1924 г. М., 1926. 263 с.].

В целом, несмотря на сложный и трудный путь своего развития, взлеты и падения, Русское библиографическое общество в течение нескольких десятилетий играло роль ведущего научно-библиографического центра, оказавшего положительное влияние на развитие русской библиографии. В дореволюционный период Общество объединяло около 600 членов, работавших как в центре, так и на периферии. В течение всего периода своего существования, начиная с первых шагов Кружка, Общество уделяло особое внимание теории, истории и методике библиографии. Из опубликованного юбилейного отчета Общества за 35 лет его существования [см.: Орлов Н.Н. Тридцать пять лет деятельности.../ Библиогр. изв. 1924. № 1/4. С. 1-129] следует, что научных докладов, заслушанных за это время, было 304. Общее же число научных докладов за все время существования его до 1930 г. составило 462. Ни одна библиографическая организация в России не сделала так много, не оставила такого глубокого следа, как Русское библиографическое общество.

Русское библиологическое общество

Инициатором его создания был А.М.Ловягин, на квартире которого (как в случае Московского библиографического кружка - на квартире А.Д.Торопова) в Петербурге в мае 1899 г. состоялось первое учредительное собрание общества [подробнее о нем см.: Шафрановский К.И. Русское библиологическое общество//Тр. IВсероссийского библиографического съезда. С. 12-18; Ильинский Л.К. Русское библиологическое общество: (За годы революции)//Библиотечное обозрение. 1926. Кн. 1/2; Мартынов И.Ф. Русское библиологическое общество в годы Советской власти (1917-1931 гг.)//Книга. Исслед. и материалы. 1974. Сб. 29; Русское библиологическое общество//Докл. и отчеты, 1908-1917. Вып. 1-4]. После утверждения устава Русское библиологическое общество приступило к работе 25 сентября 1899 г. (т.е. на несколько месяцев раньше, чем Русское библиографическое общество - 13 февраля 1900 г.). К концу года оно насчитывало 56 членов, а в 1900 г. это число удвоилось. В основном это были петербургские библиографы, библиотековеды, историки, литературоведы и библиофилы, в том числе академики А.Ф.Бычков, А.А.Куник и Л.Н.Майков, а также известные деятели книги С.А.Венгеров, Н.М.Лисовский, А.И.Малеин, А.В.Мезьер, П.К.Симони, А.Г.Фомин и др. Президентом вначале был избран Л.Н.Майков, но по состоянию здоровья он вынужден был отказаться и в октябре 1899 г. на этот пост вступил А.М.Ловягин, занимавший его весь дореволюционный период (кроме 1903-1905 гг.). Вместо него этот пост последовательно занимали: А.М.Лященко - в 1903 г., В.Ф.Боцяновский - с 1904 до начала 1905 г., А.И.Малеин - с 1919 г., А.Г.Фомин - с 1927 и до преобразования Общества в 1931 г. в секцию Общества библиотековедения, возникшего в свое время (1908) из секции Русского библиологического общества.

Понятие "библиология", определившее название Общества, с самого начала, хотя и было известно как синоним книговедения, не отличалось ясностью содержания, что не могло не отразиться вскоре на характере и направлениях деятельности новой организации. Главным теоретиком библиологии был А.М.Ловягин. В составленной им докладной записке к уставу для Главного управления по делам печати пояснялось: "Общество присваивает себе наименование Библиологического, полагая, что в слове "библиология" - смысл "научной библиографии" в отличие от собственно библиографии в тесном смысле слова, обыкновенно чуждой научного содержания и представляющей систематику книг или статей по общепринятому шаблону. Цель библиологии - классификация всех произведений письменности и печати, направленная к тому, чтобы для специалистов возможность обозрения их была облегчена настолько, насколько это достижимо при нынешних средствах науки..." [Русское библиологическое общество//Библиол. сб. 1915. Т. 1, вып. 1. С. 9]. Как можно судить, эта трактовка - своеобразный рецидив двойственной точки зрения В.Г.Анастасевича, весьма живучей и в наше время. И, конечно, цель библиологии определена здесь весьма противоречиво, а главное - очень узко.

В принятом и утвержденном уставе Общества указанная неопределенность обозначена еще одной, ставшей затем для А.М.Ловягина классической и воспринятой Н.М.Лисовским формулировкой: "Библиология имеет целью определить, как и насколько, в количественном и качественном отношениях, человеческая мысль находила и находит свое выражение в произведениях письменности или печати" [Устав Русского библиологического общества. СПб., 1903. С. 5]. В этой связи примечателен черновой вариант определения цели Общества в проекте устава, который приводит М.В.Машкова [История русской библиографии... С. 422]: "Содействие научной разработке библиологии, то есть книговедения и книгоописания". Как видим, здесь отождествляются три разных понятия - библиология, книговедение и библиография, что А.М.Ловягин будет отстаивать почти во всех своих последующих научных публикациях. И лишь в конце жизни в "Основах книговедения" он найдет более правильное соотношение: за основу принято книговедение в качестве обобщающей, системной науки о книге как орудии общения людей между собой, а библиография в научном понимании - лишь частный случай книговедения (библиологии), правда лишь в "тесном" смысле книгоописания.

Еще одну попытку объяснить суть библиологии А.М.Ловягин предпринял в программном выступлении на учредительном собрании Общества: "Понятие "библиологии", по значению своему совпадающее с "библиографией", может быть отождествлено с историей литературы в обширнейшем смысле этого слова" [Русское библиологическое общество//Библиол. сб. С. 11]. Именно это непонятное отождествление с книгоописанием и с историей литературы сыграло вскоре злую шутку и с А.М.Ловягиным, и с руководимым им Обществом. Историко-литературные интересы отстаивали многие члены объединения. Причем эти интересы простирались не только в масштабах русской, но и всемирной литературы, хотя бы для начала - литературы славянских народов. Правда, мы знаем, что и самому А.М.Ловягину не чуждо было соотнесение библиологии с культурологией, социологией (библиосоциологией), но все это ради более глубокой разработки научных основ библиологии.

Кризис наступил уже в первые годы деятельности Общества. Оно как бы разделилось надвое: с одной стороны, библиографы, с другой - историки литературы, литературоведы. Но и библиографическая часть Общества не желала заниматься теорией библиологии. Об этом красноречиво свидетельствуют данные специального анкетирования, проведенного советом Общества в начале 1901 г. с целью выявить мнения членов о желательном направлении их дальнейшей деятельности [см.: Машкова М.В. История русской библиографии... С. 422-423]. Большинство опрошенных высказалось за конкретную практическую деятельность, за составление необходимых и назревших работ в области библиографии, в частности таких, как указатель журнальных и газетных статей, общий каталог русских книг за 10-15 последних лет, подробная библиография по русской литературе и языку, общий сводный указатель к одному из русских исторических журналов, ежегодный обзор повременных изданий с указанием всех помещенных в них статей, продолжение "Русской исторической библиографии" В.И.Межова и т.п.

Некоторые библиографы, руководствуясь желанием укрепить материальную базу Общества, склонялись к выполнению работ, за которые могли присудить премии Академии наук и других научных учреждений. Возникало даже предложение заняться небиблиографической работой, например составлением полного и систематического обзора идей, высказанных по известным вопросам специалистами. Не было лишь пожеланий, непосредственно касавшихся разработки теоретических проблем библиологии.

Тем более далека от этих проблем была историко-литературная, литературоведческая часть членов Общества. О характере их интересов можно судить по содержанию журнала "Литературный вестник" (1901-1904). Даже название уже подчеркивает господствующий в это время литературоведческий уклон. В нем помещались статьи, заметки, документальные материалы по истории русской и всеобщей литературы, истории России. Библиографические материалы в журнале, за небольшим исключением, также тяготели к истории литературы, преимущественно русской. Чисто библиологический характер носили лишь статьи А.М.Ловягина, статистико-библиографический обзор русской периодической печати Н.М.Лисовского, отчеты и сообщения о деятельности Русского библиологического общества.

Литературоведческий уклонизм четко просматривается в секционной структуре Общества. Только две секции (организованная в 1903 г. секция библиотековедения и в 1905 г. - книговедения) имели прямое отношение к библиологии, остальные же (историко-литературная, филологическая, археологическая, историко-географическая) уходили от нее, и достаточно далеко, в другую сторону. Правда, секции быстро возникали, но и, чаще всего, быстро и закрывались. Например, в 1903 г. прекратили свое существование археологическая и историко-географическая секции. Наиболее активной и жизнеспособной оказалась секция библиотековедения (руководитель Э.А.Вольтер), из которой позднее выросло Общество библиотековедения. Для секции книговедения и печатного дела Н.М.Лисовский предложил специально разработанную обширную программу.

Нельзя сказать, что А.М.Ловягин как президент не принимал необходимых мер для исправления сложившейся ситуации в пользу библиологии. В 1900 г. он прочитал доклад "Опыт определения задач и значения библиологии", опубликованный затем под названием "О содержании библиологии или библиографии" в "Литературном вестнике" [1901. Кн. 1. С. 6-17. Перепеч. в "Библиол. очерках"]. Сама замена его на посту президента именно в период преобладающего влияния историко-литературной проблематики была не случайной. Возвращение А.М.Ловягина на этот пост уже свидетельствовало, что Общество сумело перебороть неопределенность в своей деятельности, окончательно обратившись к библиологии. Но опасность нового уклонизма преследовала Общество на протяжении всего времени его существования. А.М.Ловягин в отчете за 1904-1907 гг. писал, что "Общество рискует превратиться в бесформенный конгломерат лиц, не объединенных никакой программою и не преследующих никакой определенной цели", что "замена в Русском библиологическом обществе деятельности библиографической деятельностью исключительно историко-литературною представляется нежелательною для многих его членов, так как эта замена была бы равносильна закрытию общества и созданию вместо него другого общества - историко-литературного" [Доклады и отчеты. 1908. Вып. 1. С. 17]. Здесь же прозвучало и горькое признание: "Опыт прошлых лет разрушил также иллюзию о возможности для частного общества - исполнения крупных библиографических работ" [Там же. С. 18].

Поэтому в печати не случайно отмечалось и в 1913 г., что это общество "до сих пор не успело выработать точный план и выяснить конкретно объем своих задач, слушало случайные доклады, рассуждало более или менее отвлеченно об общих вопросах и не заявило себя ничем определенным и замечательным" [Рус. библиофил. 1913. № 8. С. 90]. Но такая оценка не совсем справедлива, если учесть, что Русское библиологическое общество сыграло особо важную роль в организации государственной библиографии - в основании "Книжной летописи" и Книжной палаты. Сначала предложения Общества были опубликованы в статье Э.А.Вольтера "Об упорядочении дела регистрации произведений печати в России и своевременного доставления их в наши государственные библиотеки" [Лит. вестн. 1901. Т. 1, вып. 3. С. 265-277]. Особый акцент здесь делался на создание учреждения по типу Международного библиографического института в Брюсселе. Затем Общество выступило с предложением законодательно закрепить издание "Книжной летописи". Наконец, научная активность и плодовитость А.М.Ловягина, как мы знаем, способствовала разработке новой концепции библиографоведения. Многие его важные идеи до сих пор не востребованы, хотя при соответствующем освоении и развитии могли бы сыграть плодотворную научную роль и в наше время.

Роль обществ в создании научно-библиографической периодики

Почти все прежние попытки создать научно-библиографический журнал оказались неудачными [подробнее см.: Дерунов К.Н. Избр. С. 31-59]. В этой связи журналистская деятельность русских библиографических обществ была более успешной. Собственно, она была одним из обязательных условий их существования. Чтобы показать масштабы этой периодики, мы сначала перечислим издания каждого из двух основных библиографических обществ. В частности, Русское библиографическое общество при Московском университете выпускало два журнала - "Книговедение" (еще при существовании библиографического кружка) и "Библиографические известия" (в дореволюционное и советское время); Русское библиологическое общество - четыре: "Литературный вестник", "Доклады и отчеты", "Библиологический сборник", "Библиографические листы..." (в советское время).

Можно утверждать, что эта периодика была прямым отражением деятельности обществ, особенно в поисках библиографических начал. В частности, журнал "Книговедение" соответствовал широкому пониманию библиографии, синонимичному всей науке о книге и книжном деле. Поэтому он и включал четыре отдела: библиографии, библиотековедения, книжно-торгово-издательского и типографского дела. Судя по программной статье "От редакции" ( А.Д.Торопов), первым двум отделам - "крупным и ответственным" - отдается предпочтение, ими могла бы быть исчерпана "специальная часть программы". Но из-за отсутствия в русской журналистике необходимой специализации "приходится ввести в программу ... еще два основных отдела частию капризных, частию трудных для организации и удовлетворительного ведения в журнале".

Московский библиографический кружок с его журналом "Книговедение" должен был стать всесвязующим и направляющим центром в той области, которой еще предстоит создать свою школу, свою дисциплину, свою систему. Редакция еще раз подчеркивала, что именно "школа, дисциплина и система - это три таких клеточки, без которых немыслимо разумное существование библиографии, как существенно важной вспомогательной отрасли знания. Чтобы стать на высоту знания, русской библиографии и предстоит как можно скорее рутину заменить школой, произвол - дисциплиной, поэтический беспорядок - строгою системой". Но и тут же оговаривается, что "собрать воедино рассыпанную храмину русских библиографов, создать своего рода школу с твердо установленными принципами и приемами" - задача настолько объемная, что журнал пока "обещает" удовлетворить насущные запросы русской библиографии. Практически это должно вылиться в обсуждение всевозможных теоретических и практических вопросов, касающихся библиографии, а также печатание вообще библиографического материала отчасти в сыром, отчасти в обработанном виде.

Насколько выполнил свои библиографические обещания журнал "Книговедение"? К сожалению, лишь отчасти. Сошлемся опять на авторитет К.Н.Дерунова [Избр. С. 49-50]. По его мнению, редакция сама же сознает и в то же время не учитывает некоторые "проклятые неожиданности". Например, в России нет правильной регистрации текущей литературы, а следовательно, "все сведения" лишены были бы "идеальной полноты и свежести". У нас нет "такого учреждения, в котором бы собраны были все вышедшие в России книги", а ведь классифицировать книги "по одним только названиям - дело достаточно рискованное и неблагодарное". И вот все, резюмирует К.Н.Дерунов: "система", "централизация библиографических сил", вплоть до удовлетворения "интенсивной потребности" в специальном журнале и чаемых с ним "прочных, а не мимолетных симпатий среди читающей публики" - все лежит во прахе.

Здесь важно, каким путем редакция желает исправить направленность журнала. И мы снова вынуждены согласиться с К.Н.Деруновым. Она не пытается развивать научную и методическую стороны библиографии, а подменяет их случайными и частными вопросами. Вместо того чтобы разрабатывать и проводить в сознание русских библиографов ясное и верное понятие о библиографии; дружными усилиями и "как можно скорее" стараться в ней заменить рутину школой, произвол - дисциплиной; взывать, наконец, к библиографам, к публике, к русскому правительству о необходимости введения "правильной регистрации" текущей литературы и основания "такого учреждения, в котором бы...", - редакция "Книговедения" воздымает руки и торжественно начинает клясться, что отныне она "с особым вниманием остановится на развитии в журнале... практически полезного отдела: справок ... о ценах на бумагу".

Первым опытом создания Русским библиологическим обществом своего журнала был "Литературный вестник". Уже само название свидетельствовало, что Общество на первых порах преследовало в основном литературоведческие цели. В передовой статье к первой книжке это и подчеркивалось: "Не имея возможности следить за новой литературой по всем отраслям знаний, "Литературный вестник" ... будет уделять главное внимание изучению родной истории и литературы". Но в программу журнала входили и "вопросы теоретической библиографии", которая была названа "библиологией". Важно также подчеркнуть, что журнал "отгородился от формалистического, книгоописательного" понимания библиографии. В названной передовой статье указывалось: "Для ознакомления читающей публики с книгой недостаточно назвать ее заглавие, число страниц, время и место издания и цену. Нужно указать и содержание книги и отметить, не вдаваясь в подробную критику, то, что нового и ценного дает книга по затронутому вопросу". Это требование отстаивает и А.М.Ловягин в статье "Заметки", опубликованной в той же первой книжке под псевдонимом "Библиолог". "Иметь в руках список книг, значит ли это быть достаточно осведомленным о том, что именно нового в литературе? - задается он вопросом. - Конечно, нет. Необходимо не только знать заглавия книг, но и уметь критически разобраться в содержании их".

Положительно оценивая такую категоричность относительно библиографической критики, Н.В.Здобнов в то же время идеологическую позицию журнала оценивает как буржуазный либерализм и объективизм [История русской библиографии... С. 519-520]. Именно поэтому журнал был одобрен Министерством народного просвещения для библиотек средних учебных заведений. Н.В.Здобнов также считает, что в основном "Литературный вестник" издавался по образцу "Библиографических записок" Н.М.Щепкина и был посвящен почти исключительно литературоведческой библиографии. Однако ряд статей по теории библиографии и некоторые другие материалы более общего характера дают основание связать его с общебиблиографическими журналами. К таким материалам Н.В.Здобнов, например, относит статью Э.А.Вольтера "Об упорядочении дела регистрации произведений печати в России", "Статистико-библиографический обзор русской периодической печати" и "Список указателей к русским периодическим изданиям XVIIIиXIXвв." Н.М.Лисовского. Из теоретических работ он выделил статью А.М.Ловягина "О содержании библиологии, или библиографии".

Другой точки зрения придерживается М.В.Машкова, хотя в качестве основания приводит те же примеры [История русской библиографии... С. 428]. Она утверждает, что по своему содержанию орган Русского библиологического общества был скорее историко-литературным журналом. чем библиологическим. Сама же редакция "Литературного вестника" в уже указанной передовой статье подводила его под "тип научного библиографического" издания, комментируя к тому же это заявление выражением полной солидарности своей с "предшествующими опытами" специальной журналистики. Имеются в виду те журналы, которые задачи библиографии понимали "в самом обширном смысле... Так понимаем их и мы", - утверждала редакция.

В этой связи К.Н.Дерунов подчеркивал, что даже лучшие из числа научных библиографических изданий никогда не выполняли ее во всей своей полноте: они всегда отличались односторонностью и чаще всего увлекались в сторону историко-литературных, архивно-филологических исследований. Этот же род увлечений был и характерной особенностью "Литературного вестника": он, подобно своим предшественникам, никогда не был, строго говоря, журналом специально библиографическим и отличался от них разве только тем, что сам именовал себя "Литературным вестником" и никого таким образом не вводил в заблуждение [Избр. С. 51]. К.Н.Дерунов в заслугу журналу ставит обещание редакции уделять внимание также "вопросам теоретической библиографии". Но и в этом отношении он высказывает сожаление, что журнал "недостаточно увлекался в эту сторону": за четыре года "Литературный вестник" ограничился помещением всего лишь двух заметок, причем обе приходятся на первый год. В 1902-1904 гг. редакция словно совсем забыла об этих вопросах. К.Н.Дерунов в итоге считает, что и эта пара заметок не представляет чего-либо ценного: в них имеются разве только обрывки ценных мыслей. В общем же первая (статья А.М.Ловягина "О содержании библиологии, или библиографии") "страдает неясностью содержания", вторая (статья Г.А.Ильинского "Автореферат как тип библиографии") - "крайней непрактичностью предложения".

Таким образом, можно утверждать, что и первый опыт Русского библиологического общества в создании научно-библиографического журнала оказался также не на должном уровне. Основная причина заключалась в том, что и само Общество в это время еще искало свой исконный библиологический путь. Вспомним, что дело доходило до постановки вопроса о переименовании Русского библиологического общества в Историко-литературное. И примечательно, что с преобладанием в Обществе библиологической проблематики такой же характер приобретает и его очередное периодическое издание. Речь идет о "Библиологическом сборнике", своеобразном продолжении "Литературного вестника" в 1915-1918 гг. Но "Библиологический сборник" выходил тематическими выпусками, поэтому его нельзя считать в полном смысле журналом. То же относится к "Докладам и отчетам". Между этими своего рода продолжающимися изданиями существовало определенное разделение тематики. Если в "Библиологическом сборнике" помещались теоретические статьи, материалы по истории библиографических организаций и библиотековедения в России, биобиблиографические очерки, освещающие деятельность крупных русских библиографов, преимущественно XXв., то в "Докладах и отчетах" - сводные отчеты о деятельности Общества, краткие сообщения о рефератах и докладах, сделанных на заседаниях, другие материалы.

И все же русская дореволюционная библиография получила и свой научно-библиографический журнал. Особую роль здесь сыграло Русское библиографическое общество при Московском университете, которое с 1913 г. приступило к выпуску периодического органа - "Библиографические известия". В программной статье в первом номере, как и в предшествующих журналах, провозглашалась "чистота типа", т.е. строгое, неуклонное служение одной лишь библиографии. Всякое отклонение в сторону общей литературной и исторической тематики категорически отрицалось и не поощрялось. И эту направленность, в отличие от своих предшественников, журналу удалось осуществить. Подводя итоги десятилетнего существования издания, редакция могла с полным правом заявить: "Были моменты, когда мы стояли, что называется, на краю пропасти, готовые свалиться, чтобы более не встать... И все-таки мы не нарушили чистоту типа" [Библиогр. изв. 1923. № 1/4. С. 1]. Главное - журнал сумел избежать искушения "оживить скучную материю, даваемую библиографическими журналами, путем включения чуждых библиографии тем историко-литературных".

Программа "Библиографических известий", в первую очередь, предусматривала публикацию статей по истории, теории и методике библиографии. Для этого, вопреки полному отсутствию средств для оплаты, были привлечены выдающиеся представители русской библиографии того времени - Н.А.Рубакин, Н.М.Лисовский, А.М.Ловягин, К.Н.Дерунов, А.В.Мезьер, А.Д.Торопов и др. Сложнее обстояло дело с материалами по так называемой практической библиографии. Вначале журнал публиковал пособия отраслевой библиографии, например: Ульянов Н.А. Из журнальной литературы по Балканскому вопросу и о Балканских странах; Пасенко В.А. Отечественная война в литературе на иностранных языках. Но это направление подверглось критике со стороны Н.М.Лисовского и других библиографов, выступавших против заполнения журнала материалами, чуждыми ему как теоретическому органу. В дальнейшем на страницах журнала сохранилась лишь "Библиография русской библиографии" Б.С.Боднарского. Небольшой отдел рецензий заполнялся критическими отзывами только о библиографических пособиях и не касался иной литературы. Иногда в конце номера помещались разделы "Письма, поступившие в редакцию" и "Книги, поступившие в редакцию". Шесть книжек тематические и посвящены Д.В.Ульянинскому (1918), Р.Ф.Брандту (1920), Н.М.Лисовскому (1921), 35-летию деятельности Общества (1924), IВсероссийскому библиографическому съезду (1926), А.Д.Торопову (1927). Всего с 1913 по 1929 г. (в 1928 г. журнал не выходил) опубликовано 64 номера (26 книжек).

"Библиографические известия" продолжали выходить в труднейших общественно-экономических условиях. И в этом большая заслуга редакции ( Р.Ф.Брандт, У.Г.Иваск, Н.М.Лисовский, секретарь - П.И.Васильев) и ее фактического и бессменного руководителя Б.С.Боднарского. Ведь при всей бесспорной научной ценности издание себя не окупало, а приносило убытки. Около 1000 экз. распространялось бесплатно, и лишь небольшая часть тиража (не более 100 экз.) рассылалась платным подписчикам. Материальное положение журнала несколько улучшилось в январе 1917 г., когда Министерство народного просвещения выделило ежегодную субсидию в сумме 2400 р. и дало 1000 р. на покрытие расходов по изданию. Но советская власть необходимой поддержки журналу не оказала.

И все же на примере "Библиографических известий" мы можем смело утверждать, что в дореволюционной России было создано периодическое издание, которое в полной мере соответствовало типу научно-библиографического журнала [подробнее см.: Тарасенко И.Н. Журнал "Библиографические известия" и его роль в становлении советского книговедения//Книга. Исслед. и материалы. 1978. Сб. 37. С. 127-151; Сухорукова Е.М. Русское библиографическое общество при Московском университете и его журнал "Библиографические известия"//Совр. пробл. книговедения, кн. торговли и пропаганды книги. 1988. Вып. 5. С. 130-141]. Опыт его подготовки и выпуска был освоен и закреплен советскими библиографическими журналами, в частности выпускаемым с 1935 г. журналом "Советская библиография". Под названием "Библиография" он продолжает выходить и сейчас, но необходимой государственной поддержки не имеет.

Подводя некоторые итоги деятельности русских библиографических обществ, мы должны подчеркнуть следующее. Сам факт их существования - явное подтверждение все увеличивающегося социального значения библиографии. Несмотря на ошибки и неудачи, деятельность обществ во многом способствовала объединению библиографических сил в стране и более активному развитию русской библиографии. Приходится сожалеть, что советская власть волюнтаристски закрыла в 1930 г. самое действенное из них - Русское библиографическое общество при Московском университете. Тем самым был нанесен непоправимый ущерб развитию отечественной библиографии, так как тотальное огосударствление не всегда способствует прогрессу. Сейчас, в условиях рыночных реформ и демократизации, дореволюционный опыт создания и деятельности библиографических обществ становится весьма актуальным и значимым.

Одной из важнейших проблем библиографоведения, как дореволюционного, так и современного, является научное обеспечение разработки репертуара русской книги и периодической печати. С учетом ее актуальности, многообразия подходов и возможных решений уже в дореволюционной России мы рассмотрим эту проблему в следующей главе.