С.Ф. Щедрин. Водопад в Тиволи

Но не в Пушкине, а именно в Батюшкове можно видеть поэтическую параллель живописи Щедрина. У Батюшкова мы находим ту же ясную и веселую беспечность, ту же созерцательность, овеянную тонкой лиричностью «русского Петрарки», как называл его Пушкин. Различие в том, что сквозь безмятежную улыбчатость поэзии Батюшкова все зремя сквозит тоска обреченного человека. Ее не было у Щедрина, и потому мир мечты Батюшкова выступает у него как непосредственная жизненная данность.

Любовь к Италии была воспитана в русском поэте и художнике еще классицизмом. Но в первой трети века уважение к древностям сменяется лирической любовью к итальянской природе. Суть дела была не в конкретной Италии того времени, не в ее культуре пли искусстве, а в красоте южной природы, и особенно в более свободной жизни художника в атмосфере уважения к искусству. Она казалась раем по сравнению с жестоким гнетом реакции в николаевской России.

Щедрин не случайно остался до конца жизни в Италии. Это была не только любовь к природе юга, хотя и она была сильна. Он писал родным: «В этих летах сидеть дома, да еще ландшафтному живописцу - это лучшее время моей жизни, что я нахожусь в чужих краях, между хорошими художниками всех наций, между товарищами и приезжими русскими, которые высказывают всевозможные ласки. А в Петербурге, что бы я был? Рисовальный учитель, таскался бы из дому в дом и остался бы навсегда в одном положении, нимало не подвигаясь вперед, а еще ползя взад, как рак». Так впоследствии, вторя Щедрину, будет бояться А. Иванов, собираясь в Петербург. Так в 30 - 40-х годах прекрасной Италией будет лечить свою тоску и муку Гоголь и еще позже - Герцен. Но, подобно тому как Гоголь, убежав от леденящей казенщины придворных сфер и убогого и страшного мира Коробочек, Ноздревых и Собакевичей, в пленительной Италии все будет мечтать о России и воспевать ее, и плакать о ней «из своего прекрасного далека», так и Щедрин и Иванов, всю творческую жизнь проведя в Италии, остались русскими и как художники и как люди, с любовью к своей стране. Италия вовсе не стала и не могла быть их второй родиной. Утверждать это - значило бы не понимать существа дела. Это было в достаточной мере отвлеченное «прекрасное далеко», место, где свободнее мог творить русский художник вдали от гнета крепостничества и самодержавия.

С. Щедрин, вкладывая в изображение итальянской природы тонкую поэтичность своей психики, создал в живописи образ прекрасной природы, сложившийся в русской культуре его времени. Тем самым итальянский по сюжету пейзаж был русским по своему существенному содержанию. Его сюжет был продиктован романтической приверженностью к красотам необычного, но в реализме его трактовки Щедрин решал задачи, выдвигавшиеся развитием русской пейзажной живописи. На красотах Италии русская пейзажная живопись, как и современная ей немецкая и французская, овладевала живой, а не выдуманной красотой природы и поэзией.