Глава 1 «я только вздрогнула: этот Может меня приручить…» а.А.

Анне везло на мужчин, которые хотели и могли отшлифовать ее дар. Гумилев, первый беспристрастный учитель светскости и стихотворчества, немалую роль сыграл в формировании Ахматовой как поэта. Георгий Чулков помог веско прозвучать ее имени. Его слова об Анне Андреевне определили отношение художественной элиты к молодой поэтессе.

И вот произошла встреча с Николаем Владимировичем Недоброво, о влиянии которого сама Ахматова вспоминала как о решающем. Блистательный литератор, поэт, критик, историк, стиховед — Николай Владимирович работал над большой книгой о Федоре Тютчеве и внимательно следил за современным художественным процессом. Задумав организовать «Общество поэтов», Недоброво захотел украсить новое объединение самыми элегантными и модными дамами столицы.

Обдумывая кандидатуры персон, способных поднять популярность нового Общества, Недоброво вспомнил и о супруге Гумилева. Примадонна «Бродячей собаки», любимица питерской молодежи, да к тому же — красавица с отличными манерами. Он послал Анне приглашение на открытие «Общества поэтов».

Несколько раз в «Башне» Анна встречалась взглядом с господином, одетым в высшей степени элегантно. Глаза его были фиалкового цвета, а лицо… В него хотелось смотреть не отрываясь. Тонкие, идеально выписанные черты и необычайно бледную кожу с легким, как на фарфоре, румянцем покрывал налет печального одухотворения. Заходил Николай Владимирович Недоброво и в «Собаку», но чрезвычайно редко — подобные увеселения, очевидно, были не в его вкусе.

Анна рассказала о приглашении приятельнице — Сазоновой-Слонимской, и та пришла в восторг:

— Я буду счастлива, если вы подружитесь с этой феноменальной семьей!

В апреле 1913 года в петербургской квартире Недоброво состоялась встреча по случаю открытия «Общества поэтов». Анна была поражена эксклюзивно-антикварной обстановкой дома, свидетельствующей не только о достатке, но и о вкусе хозяев. Все детали убранства здесь, вплоть до мелочей, были явно музейного достоинства. Соответствовала дворцовому интерьеру и встречавшая гостей супружеская чета. Хозяин — в безупречном фраке, с блестящими, на пробор причесанными волосами, и хозяйка — в бриллиантах сокрушительной ценности.

Приглашенный Недоброво Александр Александрович Блок, прочтя свою новую пьесу «Роза и крест», откланялся. Затем чтения продолжались до самого обеда. Читала и Анна.

Обед незаметно перешел в ужин. Свечи в канделябрах шестнадцатого века, музейный фарфор, официанты в перчатках… Анна в любимом длинном черном платье и черной кружевной испанской шали гордо сидела с прямой спиной на резном стуле венецианской работы. На шее — крупные агаты, привезенные Гумилевым из дальних стран. Нет, «дворняжкой» она себя не чувствовала, потому что уже видела, как отреагировали на ее стихи приглашенные и, главное, хозяин. В его взгляде огонь восхищения Анной боролся с тайной мукой. Ей была знакома природа таких взглядов: он желал ее и как поэта, и как женщину.

В курительном салоне Анна села на мягкую кушетку с золочеными кистями. Комната, напоминавшая дворцовые покои в каком-нибудь флорентийском дворце времен Ренессанса, способствовала задумчивой мечтательности. Она пускала дым в покрытый фресками потолок, размышляя, почему такие мужчины и такие дома достаются другим женщинам, и в подметки ей не годящимся.

— Вот вы где, дорогая! Можно присоединиться? — Присев в кресло напротив Анны, Сазонова закурила пахитоску в длинном мундштуке. — Как я рада, что вы здесь! Кажется, впервые в этом чудесном доме? Смущены роскошью? Право же, это не буржуазная, а подлинно аристократическая роскошь. Каждая вещь в этом доме имеет художественную, эстетическую ценность. Поверьте, хозяева умеют наслаждаться настоящим искусством и вещами с историей.

— Представительная пара. Прекрасный дом. — Чужое богатство не вдохновляло Анну. Сазонову, напротив, переполнял восторг.

— Утонченная внешность и изысканность манер хозяев не случайны. На них поработало несколько поколений древней ветви русских аристократов. Наследственность. И Любочка прелесть — вы непременно подружитесь. Согласитесь, это именно та редкая женщина, которую можно было бы представить рядом с Николя. А какая романтическая влюбленность связывает их!

— Право, они удачно нашли друг друга, — согласилась Анна, понимая теперь, что брошенный на нее взгляд фиалковых глаз она истолковала слишком лестно для себя.

— Сейчас я поведаю вам об их прелестном романе! — засияла Сазонова в предвкушении рассказа. — Любочка Ольхина считалась первой красавицей Петербурга. Далекая от богемы, рафинированная питерская интеллигентка…

— И аристократка?

— Фамильное древо Недоброво ломится от знаменитых предков. Любочка — дворянка, хороших кровей и с огромным приданым. На одном из вечеров в Академии художеств ее познакомили с лучшим танцором столичного света — красавцем Недоброво. Да и Любочка танцевала прекрасно — пленяла лебединой грацией. На них любовались, и всем прямо тогда стало ясно, что путь у этой пары один — под венец!

— А вот я вовсе танцевать не умею и всегда стесняюсь в рафинированном обществе. — Романтическая история разозлила Анну. Эта богатая буржуазка выросла в розовой детской и без усилий получила все, да еще ухватила самого прекрасного принца столичного света. — Моя родословная, думаю, заслуживает не меньшего внимания. Но я стараюсь не хвастаться своим происхождением. В наше демократическое время как-то смешно кичиться предками. И потом… Когда чувствуешь свой путь, свое дело… бриллианты теряют ценность.

— Ах, разумеется, с таким даром, как ваш, дорогая, украшать себя драгоценностями излишне. Вы сами — бесценный бриллиант.

— С комплексом парвеню. Мое детство прошло, в сущности, у моря. Я предпочитала игры с местной ребятней прогулкам со скучными боннами.

— Вы родились бунтаркой — это же ясно! Муштра — не ваша стихия. «А он, мятежный, ищет бури…»

— Как точно вы угадали: моя стихия — море. Жаль, здесь не могу продемонстрировать свое мастерство плавания. Ну, а манеры… Ношу шали, потому что не знаю, куда деть руки! — Анна сдержалась, чтобы не упомянуть о «дворняжьем» прозвище.

— Именно вы, моя дорогая, ввели шали в моду. Заметили? Три из десяти дам сегодня были в шалях. А в плане стиля и оригинальности вы кого угодно заткнете за пояс — совершенная индивидуальность.

— Николай Владимирович уже пригласил меня на следующие поэтические чтения. Буду думать, что я ничем не хуже Любочки, несмотря на отсутствие сногсшибательных да и всяких иных бриллиантов. Богатство — это отдельное достоинство. Легко, правда, превращающееся в недостаток.

— Не в данном случае. Любочка тратит огромные средства, чтобы окружить своего мальчика роскошью и вниманием. Она ведь на семь лет старше и совершенно без ума от мужа. Эстетка, а он сам — произведение искусства!

— На редкость интересная внешность. Из позапрошлого века. Такие руки можно увидеть только на портретах старых мастеров. Невероятно нежная и в то же время сильная кисть!

— А его зубы? Обратили внимание? Жемчуг, и первосортный. Нет, среди живых такого совершенства не бывает!

— Выходит, он небожитель, спустившийся к нам, грешным, по Всевышнему повелению. — Анна загасила папиросу в бронзовой пепельнице времен Херсонесского царства. — Меня поразили глаза. Немного калмыцкий разрез, а как распахнет — такое голубое сияние, что вроде даже ладаном пахнет.

— Как верно подмечено! Мало кто может противиться блеску глаз Николя. Часто спорщик отступал даже не перед логическими доводами Николая Владимировича, а перед внезапно раскрывшейся синей бездной с черным огнем в середине!

— Мне кажется, вы влюблены в Недоброво.

— И не скрываю! Все в него влюблены и совершенно спокойно могут говорить об этом, потому что у Любочки не может быть конкуренток. Знаете, как Николя звали в интимном кругу в пору студенчества? «Перламутровый мальчик» или «фарфоровый мальчик». Такой нежный, что, кажется, ветром можно сдуть. Но в своих убеждениях — кремень!

— Поразительное совершенство! — Анна злилась, как всегда, когда сталкивалась с чужим благополучием. Тогда, в гостях у гимназиста Гумилева расстроилась из-за его библиотеки, зверюшек. Неужели банальная зависть? А разве не соперничество, вызванное завистью, толкает нас к совершенству? «Зависть — сестра соревновательности», — это еще Пушкин заметил.

— Представляю, сколько завистниц у Любочки и какая меня ждала бы конкуренция, вздумай я завоевать хотя бы симпатию Недоброво. — Анна преувеличенно громко вздохнула. — Пусть их! Не люблю толкаться.

— В народе говорят: «не в свои сани не садись»! Если бы вы знали, душенька, как часто мне, да и другим приходится твердить это, — еще более бурно вздохнула Сазонова, искоса глянув на Анну.