Языковое сообщение

Всегда ли языковое сообщение сопутствует изобра­жению? Всегда ли в изображении, под ним, вокруг него содержится текст? Если мы хотим обнаружить изобра­жения, не сопровождаемые словесным комментарием, то нам, очевидно, следует обратиться к изучению обществ с неразвитой письменностью, где изображения сущест­вуют, так сказать, в пиктографическом состоянии. Между тем с появлением книги текст и изображение все чаще начинают сопутствовать друг другу; однако связь между ними, по-видимому, все еще мало изучена со структурной точки зрения; какова структура «иллюстрации» и ее зна­чение? Избыточно ли изображение по отношению к тек­сту, дублирует ли оно информацию, содержащуюся в тек­сте, или же, напротив, текст содержит дополнительную информацию, отсутствующую в изображении? Проблему можно было бы поставить в историческом плане и ис­следовать ее на примере классической эпохи, имевшей

«Наивный» анализ сводится к перечислению элементов, тогда как задача структурного описания — понять связь этих элементов в свете отношения солидарности, связывающего между собой термы той или иной структуры: если меняется один терм, то меняются и все остальные.

⁶ См.: Barthes R. Eléments de sémiologie—«Communications», 1964, № 4, p. 130 (русск. перевод. Барт Р. Основы семиологии. — В кн.: «Структурализм: „за" и „против"», М.: «Прогресс», 1975, с. 157.

303

особый вкус к книжным иллюстрациям (невозможно да­же вообразить, чтобы в XVIII в. «Басни» Лафонтена были изданы без картинок); в эту эпоху многие авто­ры — такие как о. Менетрие — прямо ставили вопрос об отношении иллюстрации к дискурсивному тексту ⁷. В на­ше же время, очевидно, любое изображение (в рамках массовой коммуникации) сопровождается языковым сообщением — в виде заголовка, подписи, газетной врез­ки, в виде диалога между персонажами кинофильма, в виде fumetto ⁸; отсюда ясно, что говорить о нашей циви­лизации как о «цивилизации изображений» не вполне справедливо; наша цивилизация, более чем любая дру­гая, является цивилизацией письма ⁹, ибо как письмо, так и устная речь представляют собой важнейшие со­ставляющие любой структуры, имеющей целью передачу информации. В самом деле, во внимание следует при­нимать лишь само наличие языкового сообщения, по­скольку ни его расположение на странице, ни длина не могут, по всей видимости, считаться релевантными (так, самый пространный текст может коннотировать всего лишь одно-единственное глобальное означаемое, соотно­сящееся с изображением). Каковы функции языкового сообщения по отношению к обоим иконический сообще­ниям? Вероятно, их две — функция закрепления и функ­ции связывания.

Как мы вскоре убедимся, любое изображение полисемично; под слоем его означающих залегает «плаваю­щая цепочка» означаемых; читатель может сконцентри­роваться на одних означаемых и не обратить никакого внимания на другие. Полисемия заставляет задаться вопросом о смысле изображения; такой вопрос всегда оказывается проявлением дисфункции — даже в том слу­чае, когда общество компенсирует эту дисфункцию, пре­вращая ее в трагическую (молчание бога не позволяет сделать выбор между различными знаками) или поэти-

⁷ Menéstrier С. F. L'art des emblèmes. P., 1684.

⁸ «Пузырь», рамка, в которую заключают реплики персонажей комиксов (ит.) — Прим. перев.

⁹ Разумеется, встречаются и изображения, не сопровождаемые сло­весным текстом, однако в основе таких изображений (например, юмо­ристических рисунков) всегда лежит парадокс: само отсутствие сло­весного текста выполняет здесь энигматическую функцию.

304

ческую (вспомним панический «трепет смыслов» у древ­них греков) игру. Даже в кинематографе «травмирую­щие» образы порождены неуверенностью (беспокойст­вом) относительно смысла тех или иных предметов, тех или иных ситуаций. Вот почему любое общество выра­батывает различные технические приемы, предназначен­ные для остановки плавающей цепочки означаемых, при­званные помочь преодолеть ужас перед смысловой не­определенностью иконических знаков: языковое сообщение как раз и является одним из таких приемов. Примени­тельно к «буквальному» сообщению словесный текст позволяет более или менее прямо, более или менее полно ответить на вопрос: что это такое? По существу он позволяет идентифицировать как отдельные элементы изображения, так и все изображение в целом; речь идет о денотативном описании (как правило, частичном) изображения или, в терминах Ельмслева, об операции (в отличие от коннотации) ¹⁰. Функция именования способ­ствует закреплению — с помощью языковой номенклату­ры — тех или иных денотативных смыслов; глядя на та­релку с неизвестным кушаньем (реклама фирмы «Амьё»), я могу испытывать неуверенность, как следует идентифи­цировать те или иные формы и объемы на фотографии; подпись же («тунец с рисом и грибами») как раз и позволяет мне выбрать правильный уровень восприятия; она направляет не только мой взгляд, но и мое внима­ние. Что касается «символического» сообщения, то здесь словесный текст управляет уже не актами идентифика­ции, а процессами интерпретации; такой текст подобен тискам, которые зажимают коннотативные смыслы, не позволяют им выскользнуть ни в зону сугубо индиви­дуальных значений (тем самым текст ограничивает про­ективную силу изображения), ни в зону значений, вызы­вающих неприятные ощущения. Так, на одной рекламе (консервы «Арси») изображены какие-то мелкие плоды, рассыпанные вокруг садовой лестницы; подпись под фотографией («а что если и вам пройтись по собст­венному саду?») элиминирует потенциальное, причем яв­но нежелательное означаемое (скудость, бедный урожай)

¹⁰ Ваrthes R. Eléments de sémiologie, IV, p. 131-132 (русск. перевод: Барт Р. Основы семиологии, с. 158—160).

305

и подсказывает читателю другое, льстящее его самолю­бию («натуральность» плодов, выращенных на собствен­ной земле); подпись действует здесь как анти-табу, она разрушает невыгодный для фирмы миф о «ненатураль­ности», обычно связываемый с консервированными про­дуктами. Разумеется, феномен «закрепления» способен выполнять идеологическую функцию и за пределами рек­ламы; это, собственно, и есть его основная функция; текст как бы ведет человека, читающего рекламу, среди множества иконических означаемых, заставляя избегать некоторых из них и допускать в поле восприятия другие; зачастую весьма тонко манипулируя читателем, текст ру­ководит им, направляя к заранее заданному смыслу. Ко­нечно, «закрепление» смысла так или иначе всегда слу­жит разъяснению изображения, однако все дело в том, что это разъяснение имеет избирательный характер; пе­ред нами такой метаязык, который направлен не на иконическое сообщение в целом, но лишь на отдельные его знаки; поистине, текст — это воплощенное право про­изводителя (и следовательно, общества) диктовать тот или иной взгляд на изображение: «закрепление» смы­сла — это форма контроля над образом; оно противопо­ставляет проективной силе изображения идею ответствен­ности за пользование сообщением; в противоположность иконический означающим, обладающим свободой, текст играет репрессивную роль ¹¹; нетрудно понять, что имен­но на уровне текста мораль и идеология общества заяв­ляют о себе с особой силой.

«Закрепление» смысла — наиболее часто встречаю­щаяся функция языкового сообщения; как правило, ее

¹¹ Это хорошо видно в том парадоксальном случае, когда изобра­жение призвано всего лишь проиллюстрировать текст и когда, следо­вательно, ни о каком контроле, как будто, речи быть не может. Так, в рекламе, стремящейся внушить, что растворимый кофе при употребле­нии полностью сохраняет аромат кофе натурального, то есть превра­щает этот аромат в своего пленника, текст сопровождается изображе­нием банки кофе в окружении цепей и замков: здесь лингвистическая метафора «пленник» употребляется буквально (известный поэтический прием); однако на практике мы все равно сначала читаем изображе­ние, а не текст, его сформировавший: роль текста в конечном счете сводится к тому, чтобы заставить нас выбрать одно из возможных означаемых; репрессивная функция осуществляется под видом разъяс­нения словесного сообщения.

306

легче всего обнаружить в фотографиях, публикуемых в периодической прессе, а также в рекламе. Что касается связующей функции, то она встречается реже (по край­ней мере, в статичных изображениях); более всего она характерна для юмористических рисунков и для ко­миксов. Словесный текст и изображение находятся здесь в комплементарных отношениях; и текст, и изображение оказываются в данном случае фрагментами более круп­ной синтагмы, так что единство сообщения достигается на некоем высшем уровне — на уровне сюжета, расска­зываемой истории, диегесиса (вот, кстати, почему диеге­сис следует рассматривать в качестве самостоятельной системы ¹²). Словесные связки редко встречаются в ста­тичных изображениях, зато они приобретают особую роль в кинематографе, где диалог не просто разъясняет изображение, но, — делая возможным переход от выска­зывания к высказыванию, оперируя смыслами, отсутст­вующими в изобразительном ряду, — обеспечивает разви­тие действия.

Очевидно, что обе функции языкового сообщения мо­гут сосуществовать в одном и том же иконическом изо­бражении; однако, с точки зрения внутреннего баланса произведения, отнюдь не безразлично, какая из этих функций преобладает. В том случае, если словесный текст играет роль диегетической связки, информация ста­новится как бы более дорогостоящей, поскольку она тре­бует знания языкового кода, построенного из дискретных единиц; если же текст выполняет субститутивную функ­цию (то есть, функцию закрепления, контроля), то зада­чу информации берет на себя само изображение; по­скольку же изображение основано на принципе аналогии, эта информация оказывается как бы более «ленивой». В некоторых комиксах, рассчитанных на «скоростное» чтение, диегетическую функцию выполняет словесный текст, тогда как на долю изображения достается пере­дача вспомогательной информации парадигматического характера (указание на стереотипность персонажей): дискурсивное сообщение начинает «стоить дорого», и это избавляет читателя от труда вникать во всякого рода

¹² См.: Вremond Cl. Le message narratif — «Communications», 1964, № 4.

307

скучные словесные «описания»; их функцию берет на се­бя изображение, иными словами, система, требующая от потребителя гораздо меньших усилий.