Ромм Михаил “Уроки последних фильмов”, cб.Статей, опубиковано в Интернете: www.Kinocafe.Ru

Я сторонник, во-первых, строгости.

Во-вторых, нужна мысль, которая развивается, которая все время движется вперед, как она движется у хорошего композитора, а не повторяется. Все время движется вперед. Для этого все средства, конечно, хороши, кроме того, когда что-то начинает останавливаться и толчется на месте, повторяется. Тебе понравился прием: думаешь, еще раз скажу, и еще раз. Но, чтобы пять раз повторить одно и то же, надо, чтобы оно повторилось с более высоким или каким-то иным смыслом, куда-то вело, накапливало какое-то напряжение.

Я особенно настойчиво возвращаю вас к идее о контрасте зрительном, звуковом, смысловом, композиционном и пр., потому что сейчас многие полагают, будто кинематограф пришел, так сказать, к этапу эдакого скольжения, а его прерывистая, контрастная, боевая конфликтная природа как бы исчезла. Сейчас можно просто рассматривать мир. Это тоже интересно. Но это мстит за себя. Мстит потому, что если вы посмотрите зарубежные картины, в которых этот стиль впервые начали вводить, то в их основе всегда лежат простейшие, часто грубые, очень отчетливые элементы чувственности, или голода, или жестокости, или смерти — то, на чем испокон веков где-то в глубине, в общем, держится искусство. Я уже

об этом говорил.

Когда двое хотят зарезать друг друга ножами, то режиссер может делать все это очень мягко. А когда эти двое разговаривают о производственном плане, то это приходится делать более жестко. Если у двух идет нормальный семейный разговор, основанный на каком-то недоразумении — не то письмо, не то еще какие-нибудь “мягкие” вещи,— то опять необходимо помнить, что здесь обязательно нужна острота.

Скажем, в “Обыкновенном фашизме” при работе на монтажном этапе мы стремились так перетасовать материал, чтобы он развивался не в логическом порядке, а по закону максимального возможного несовпадения между эпизодами. Благодаря этому и удалось вместить в картину так много и добиться того, что ее без скуки смотрят два часа тридцать минут. Это для меня очень важно. Если с картины начинают уходить, я считаю, что это провал режиссера. Картину должны смотреть с увлечением. Она должна быть интересна. Обязательно. Тем более в наше время, когда кинематограф переживает такое наступление телевидения, какое переживал театр со стороны кинематографа. Картина должна не только захватить, увлечь зрителя, но и пришить его к месту, не дать ему заметить, сколько он просидел. Я всегда после окончания картины спрашиваю: “Длинно? Сколько времени она шла, как вам показалась?” Если называют более долгое время, чем она шла, я считаю, что где-то допустил промах, если меньшее — значит, все правильно.

Любой документальный материал может быть интересен, если со зрителем все время поступать, как с младенцем, задохнувшимся при родах. Акушерка берет младенца и окунает его то в холодную, то в горячую воду, а в промежутке шлепает по попке. Вот это правильное обращение со зрителем. От этого и задохнувшийся ребенок оживает, и взрослый легче переносит два часа принудительного зрелища. Ведь каждый думает: “За что я заплатил? Почему я должен мучиться в духоте, вместо того чтобы сидеть дома у телевизора?”

Контрастность построения — выразительный прием любого искусства, и относится это не только к кинематографу. Но в кинематографе это закон столкновения отдельных маленьких кусочков. Вот эта мозаичность, “кусочная система” — это кинематограф. Сколько бы вы ни пользовались панорамами, они только тогда хороши, когда состоят из контрастирующих кусков. Картина состоит из эпизодов, эпизоды — из отдельных сцен, сцены — из отдельных кадров. И эти куски должны быть определенным образом собраны, и особенно — отдельные группы кадров. Они должны быть организованы и ритмически, и изобразительно, и по смыслу как можно более остро. Хотя общий тон картины может быть очень мягким.

В этом есть противоречие. Так же, как, скажем, в картинах Моне, Сислея или кого-нибудь еще из импрессионистов. Издалека это нежная, нежная ткань, с очень мягкой общей тональностью. Но, подойдя ближе, мы увидим, что она вся состоит из отдельных красочных пятнышек. Это, по существу, и есть природа кинематографа. То есть общее ощущение картины как плавно развивающегося целого не исключает того, что внутри этого целого законы столкновения частиц действуют во всю силу, хотя все это может быть завуалировано,

Я очень высоко оцениваю зрителя, но тем не менее, или поэтому, как огня, боюсь его равнодушия. Для того, чтобы он думал, его надо вывести из состояния равнодушия. Иначе он не будет думать, его не уговоришь. Он приходит в кино не думать, большинство именно затем идет сюда, чтобы не думать, ни в коем случае. Если вы хотите, чтобы он стал думать, вы должны заставить, принудить его. А чтобы принудить, нужно все время становиться на его позиции.

Я вот тоже ленивый зритель. Но кто меня заставит быть усердным? Заставить меня может только режиссер.

Один из неизбежных для любого автора методов, которыми вы заставляете зрителя думать, заключается в том, о чем я вам говорил: погружайте его то в горячую, то в холодную воду и в промежутке шлепайте по попке, а когда он начал думать, можно его и приласкать время от времени, дать отдохнуть. И опять та же самая процедура. В этом и состоит, грубо говоря, искусство ритма картины, искусство развития ее мысли и мыслей и чувств зрителя.

Вы должны уметь представить себя на месте зрителя, угадать, чего он от вас ждет, и постараться дать ему не это. Номере возможности. Но только все это надо делать с умом, чтобы не скатиться в трюкачество.