15.2. Почвенники о создании собственной культуры

Ранних славянофилов сменили почвенники. Они не искали прообраз идеальной соборной жизни в Древней Руси, а хотели опереться на «почву», на духовную жизнь и силу народа. Проторей Василий Зеньковский писал: «Народ в его историческом развитии в современном состоянии, в полноте его реальных сил и духовных запросов есть «почва», вне которой немыслимо продуктивное творчество». Сюда же относится идея всечелове­ческого синтеза как задачи, стоящей перед Россией. Известны характерные строки из объявления о выходе в свет органа «почвенников» – «Времени» (строки эти написаны Ф.М. Достоевским): «Мы знаем теперь, что не можем быть европейцами… мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная нация в высшей степени самобытная, и что наша задача – создать себе новую форму – нашу собственную, родную, из почвы нашей взятую; мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы преду­гадываем, что характер нашей деятельности должен быть в высшей степени общечелове­ческий, что русская идея может быть синтезом всех тех идей, которые с таким мужеством развивает Европа…, что все существенное в этих идеях найдет свое применение и даль­нейшее развитие в русской народности»*¹.

Аполлон Григорьев (1822-64) считал прежних славянофилов слишком теоретич­ными. Православие, по его оценке, выражает глубину жизни русской души. Важны, счи­тал он, яркие характеры, вера, которая веками формировала отцов, дедов и прадедов, их вера, красота, сила и жизненность. Григорьев призывал твердо опереться на народную почву – глубинную основу жизни. Главным в этой глубине он признавал Православие. Это имело немало положительных сторон, потому, что отрыв от него был пагубным для образованного русского общества. Григорьев не был ярым антизападником и понимал, что быть православным – не значит враждовать с европейской культурой. Но он, как и многие то­гда, остро чувствовал, что западная культура ослабела и надломилась.

Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) писал, что на Западе он видел лишь дорогие его сердцу могилы, воспринимал Запад как красоту, похожую на кладбище, где невозможно жить. Достоевский писал, что нам не следует становиться во всем европейцами, что мы – в выс­шей степени самобытная нация и способны к созданию собственной культуры. Культуру Достоевский рассматривал через актуализацию вопросов о человеке. В довольно позднем тексте (Дневник за 1877-й год) Достоевский писал: «величайшая красота человека… величайшая чис­тота его… обращается ни во что, проходят без пользы человечеству… единственно потому, что всем этим дарам не хватило гения, чтобы управлять этим богатством». В этих словах очень ясно выражен один из полюсов основной историософской антиномии у Достоевского – вера в скрытую святыню в человеке, но и признание, что для плодотворного действия этой святыни не хватает умения управлять ее богат­ством. Вся философская значительность Достоевского все его идейное влияние в истории русской мысли в том и заключались, что он с, изумительной силой и глубиной раскрыл пробле­матику религиозного подхода к теме культуры. Писатель ставил перед собой задачу: прямо показать Истину. Истина для него – Иисус Христос. Вся культура пронизана христи­анскими началами. Они не исчезают, даже если человек отказывается их замечать и вос­принимать. Но христианство может наполнить действительность подлинным смыслом. Об этом высшем смысле, о святости как заданности, а не данности пишет Достоевский.

«В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от на­носного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ»…*² Поэтому судить о русском народе следует не по тем мерзостям, которые он творит, а по тем святыням, о которых он вздыхает. В способность человека к покаянию и преображению Федор Михайлович глу­боко верил.

Антропология Достоевского касается последних глубин человеческого духа, вскрывает не­победимую силу этического начала в человеке, но и помутнение человеческого сердца, в силу чего прямой путь к добру закрыт. Свобода вобрала в себя «семя смерти» в глубине души, замутненной грехом, завелся смрад и грех, – но сила добра продолжает жить в че­ловеке. Лишь через страдания и часто через преступление человека освобождается от соблазнов зла и вновь обращается к Богу. Оттого и говорит Алеша о старце Зосиме («Братья Карамазовы»): «В его сердце тайна обновления для всех, – та мощь, которая наконец установит правду на земле…».

Антропология, этика, историософия, проблема теодицеи – все это трактуется Дос­тоевским остро и глубоко. Особое значение имеет то, что Достоевский поставил проблему куль­туры внутри самого религиозного сознания. То пророческое ожидание «православной культуры», которое впервые зародилось у Гоголя и которое намечало действительно но­вые пути исторического действования, впервые у Достоевского становится центральной темой исканий и построений.