4.1.1. Ингумация

Ингумация (inhumation — англ. в вытянутом положении) — погребение нерасчлененно_

го тела [Смирнов, 1997, с. 233].

Одними из важнейших элементов погребального обряда являются способы обращения с

телами погребаемых — ингумация (труположение), кремация (трупосожжение). Не мень_

шее значение в погребальном обряде играет и положение тел погребенных в могиле [Соро_

кина, Сударев, 2002, с. 279; Сударев, 2005, с. 15].

В зависимости от распоряжения покойного или воли его родственников, тело умершего

сжигали или предавали земле. На некрополе Ольвии известны оба вида погребения — ин_

гумация и кремация. Необходимо отметить, что с середины VI в. до н. э. по IV в. н. э. на

ольвийском некрополе обряд трупоположения доминировал над трупосожжением.

Обряд ингумации на ольвийском некрополе, с точки зрения позы погребенного, относи_

тельно однообразный. В большинстве случаев покойник лежал в вытянутом положении на

спине, лицом вверх, с протянутыми вдоль тела и прижаты к туловищу руками. Встречают_

ся и отклонения от основного положения — руки полусогнуты в локтях; кисти рук лежат

на груди или на тазе; перекрещены стопы ног; кости ног находятся в так называемой «позе

всадника». Так, например, в могиле 1911/33 (конец IV–III вв. до н. э.) правая рука покой_

ника, согнутая в локте, лежала на костях таза [Фармаковский, 1911, c. 21– 23]. Аналогич_

ная поза зафиксирована в могиле 1992/7 (конец V — начало IV вв. до н. э.) [Папанова, 1993,

c. 10].

В свое время М. Б. Парович_Пешикан, исследовавшая некрополь Ольвии эллинисти_

ческого периода, утверждала, что отклонения от принятого положения покойника были

характерны только для раннеэллинистической эпохи [1974, c. 53]. Однако различные от_

клонения в позе погребенного зафиксированы на протяжении всего периода существова_

ния ольвийского некрополя [Козуб, 1975 а, с. 95–296; 1979, с. 35–296; Скуднова, 1988, c. 8].

Так в первые века нашей эры часто хоронили с отклонениями от строго вытянутого поло_

жения: одну или обе руки покойного клали на таз, а стопы ног перекрещивали [Козуб,

1984, c. 170–171].

Необходимо отметить, что в свое время еще Б. В. Фармаковский подчеркивал, что поло_

жение рук на груди или тазе погребенного, является типично греческой позой [1903 б, c. 20].

Как исключение, а не противоречие греческой традиции, отмечал он и различия в позах

погребенных [Фармаковский, 1906 в, c. 114]. Одно из предположений, объясняющие раз_

личные позы погребенных, было высказано А. А. Масленниковым. Он предположил, что

положение рук на тазе могло быть связано с полом погребенного. По его мнению, обе или

левую руку на таз клали женщинам, а правую — мужчинам [Масленников, 1985, с. 67–68].

Действительно, на афинском некрополе эллинистического времени мужчин хоронили с

руками, вытянутыми вдоль тела, а женщин — сложенными на груди. Однако для ольвийс_

кого некрополя сложно проследить эту посылку из_за отсутствия достаточного количества

антропологических данных.

Отклонения от вытянутой позы покойного наблюдаются на некрополях Аттики, Арго_

лиды, Коринфа и Олинфа [Hook, 1932, p. 290–292; Robinson, 1942, p. 139–140, Pl. VI, 236,

171

Pl. VII, 376, Pl. XLIX, 477, 485, 491, 535, Pl. XLVI, 378; Blegen, Palmer, Yong, 1964, p. 69,

Pl. 112, № 328, Pl. 114, № 363, 381, Pl. 115, №391; Kurtz, Boardman, 1971, p. 192–193, 328].

Различные позы погребенных фиксируются начиная с эпохи бронзы и до первых веков

нашей эры на некрополях Афин, Мирины и Тарсиса (Греция) [Pottier, Reinach, 1888, p. 74;

Gebauer, 1942, s. 237], на античных некрополях о. Березани, Боспора, Кеп и Херсонеса [Ска_

довский, 1900/141 б; Гайдукевич, 1959, c. 108, рис. 20, c. 171, рис. 29; Зубарь, 1982, c. 39–41;

Сорокина, Сударев, 2002, с. 279–281].

Кроме выше отмеченных незначительных нарушений традиционного трупоположения,

на ольвийском некрополе раскопано более двадцати погребений в скорченном положении

[Козуб, 1984, c. 171; Папапова, 1995/8 в, с. 3]. Большинство таких погребений относится ко

второй половине VI — концу IV вв. до н. э. [Козуб, 1974, c. 21; Парович_Пешикан, 1974,

c. 53; Папапова, 1995/8 в, с. 3]. В первые века нашей эры традиция захоронения в скорчен_

ном положении продолжает существовать. Погребения этого периода отличаются от пре_

дыдущих небрежностью позы погребенного и отсутствием четких контуров могильных ям

[Козуб, 1967, c. 129; 1972, c. 168; 1979, с. 235–296; 1984, c. 170–171].

На ольвийском некрополе зафиксированы два типа погребений в скорченном положе_

нии (рис. 80). Первый тип — положение погребенного на боку с согнутыми и прижатыми к

корпусу руками и ногами (так называемая «утробная поза» или «поза зародыша»). Неко_

торые исследователи эту позу называют позой «спящего» [Mylonas, 1934, p. 270]. Второй

тип — положение погребенного на спине с согнутыми в коленях ногами. Ноги в коленях

могли быть согнутыми и положенными в одну сторону или согнутыми и поставленными

вверх. Ноги, поставленные коленями вверх, впоследствии распадались в разные стороны

(«поза всадника») [Капошина, 1941, с. 164; Масленников, 1976, с. 113; Рогов, 1998, с. 13;

Стоянов, 2002, с. 297, Сорокина, Сударев, 2002, с. 279].

Погребения в скорченном положении раскопаны на многих некрополях античного мира.

Этот погребальный обычай в некоторых местностях азиатской части Греции фиксируется с

эпохи бронзы, но в XI–X вв. до н. э. он исчезает и вновь появляется только в VI–IV вв. до

н. э. [Чайлд, 1952, с. 107, 342; Блаватская, 1966, с. 50; Ozguc, 1948, s. 18, Abb. 1–7, 10, 12;

Kubler, 1959, s. 68]. Они известны и на некрополях Олинфа (конец V в. до н. э.) [Robinson,

1942, pl. XLIX, 535; pl. XLVI, 378; ЕО, 1942, pl. VIII, 37 b], Афин (Керамике и Дипилонс_

ком — начало IV в. до н. э.) [Perrot, Chipier,1 885, p. 173; Poulsen, 1905, s. 27; Kubler, 1959,

s. 68; Kurtz, Boardman, 1971, p. 192], Пантанелло [Carter, 1998, p. 65]. Погребения в скор_

ченном положении известны в Западном и Восточном Причерноморье на некрополях Кал_

латиса (IV–III вв. до н. э.) [Preda, 1961, p. 278], Аполлонии эллинистического времени [Ве_

недиков, 1948, с. 15, 22; Панайотова, 1998, с. 14–15], Пичвнари [Viskers, Kaknidze, 2001].

В Северном Причерноморье наибольшее количество скорченных погребений раскопа_

но на архаическом некрополе о. Березани [Штерн, 1913, с. 107, 111, 115; Капошина, 1956,

с. 211–239; Кастанаян, 1959, с. 283; Лапин, 1966, с. 212–232]. Известны они также на некро_

полях Гермонас, Горгипии, Кеп, Панское І, Пантикапея, Нимфея, Тирамбы, Фанагории,

возле поселка им. Войкова и хутора Котенко [Капошина, 1941, с. 161, Белов, 1938, с. 192–

193; Стржелецкий, 1948, с. 92; Рогов, 1998, с. 13; Цветаева, 1951, с. 67; Сорокина, 1961, с. 49;

1962, с. 64; 1967, с. 92, 101; Капошина, 1959, с. 150; Гайдукевич, 1959, с. 166; Кобылина, 1951,

с. 239; Кастанаян, 1959, с. 290; Масленников, 1976, с. 114; Лапин, 1966, с. 92; 1967, с. 10; Грач,

1981, с. 265]. Особенно много погребений данного типа открыто на северном участке некро_

поля Херсонеса (V–IV вв. до н. э.) Здесь скорченные погребения составляли 40% от обще_

го числа открытых захоронений. Кроме того, на этом некрополе раскопаны погребения с

отклонениями от вытянутого положения, которые составляли 4,1% [Зедгенидзе, Савеля,

1981 а, с. 3–9; 1981 б, с. 195].

Скорченные погребения некрополей Северного Причерноморья интерпретируются ис_

172

Рис. 80. Погребенные в скорченном положении: 1928/20 (1); 1936/6 (2); 1995/2 (3).

173

следователями по_разному. В ХХ столетии пытались объяснять скорченное положение по_

гребенных в могилах этнической принадлежностью умерших. Эти погребения считали за_

хоронениями скифов [Капошина, 1941, с. 161–172; Ольховский, 1991; Бессонова, 1991], тав_

ров, синдо_меотов [Белов, 1938, с. 109; Стржелецкий, 1948, с. 95; Пятышева, 1949, с. 123;

Марченко, 1956, с. 111; Сорокина, 1961, с. 51; 1962, с. 64; Зубарь, 1982, с. 40–41]. Их появ_

ление связывали также с сарматским влиянием [Арсеньева, 1977; Коровина, 1967, с. 130–

135]. В тридцатые_сороковые годы ХХ в. эта идея базировалась на теории двухстороннего

характера колонизации, методологической основой которой являлось, учение Н. Я. Марра

о языке [Марченко, 1999, с. 338–339; Стоянов, 2002, с. 298]. По мнению исследователей

того времени, совместные захоронения тавров и херсонеситов на некрополе Херсонеса, до_

казывали наличие тесных контактов между греками и варварами, вплоть до вхождения пос_

ледних в гражданскую общину греков [Стржелецкий, 1948, с. 94]. Данная точка зрения

господствовала до 60_х годов ХХ в. В этот период в основном предметом разногласия явля_

лась принадлежность скорченных погребений конкретным варварским племенам. Это при_

вело к тому, что некоторые исследователи стали принимать «скорченность» как аксиому

признака варварства [Зедгенидзе, Савеля, 1981, с. 7; 1981 б, с. 199]. В тоже время

Н. Л. Грач и А. А. Масленников, анализируя аналогичные погребения нимфейского некро_

поля VI–V вв. до н. э., были более осторожны в своих выводах об этнической принадлежно_

сти погребенных. Они подчеркивали, что этнос таких погребений установить сложно, так

как они в своей массе безинвентарны, поэтому их следует считать захоронениями варваров

с низким социальным положением [Масленников, 1976, с. 112, 127; 1978, с. 127; Грач, 1981,

с. 265].

С критикой этой точки зрения относительно скорченных погребений на некрополе Оль_

вии одной из первых выступила В. М. Скуднова [1960]. Подверг сомнению варварскую

принадлежность данный тип захоронений В. В. Лапин. Он объяснял этот обычай архаиза_

цией обрядности в греческих поселениях Северного Причерноморья и одним из проявле_

ний сложного комплекса представлений, которые предполагали захоронение умершего в

«утробном положении» [1966, с. 219–221]. Эта точка зрения получила дальнейшее свое раз_

витие в работах В. И. Кадеева и С. Ю. Сапрыкина [Кадеев, 1973, c. 108–116; Сапрыкин, 1986,

с. 64–66]. Точку зрения В. В. Лапина поддержала и Ю. И. Козуб, которая интерпретирова_

ла скорченные погребения на некрополе Ольвии классического периода как греческие [1960;

1984, c. 20–21; 1988, c. 8].

К определению этнической принадлежности скорченных погребений следует относиться

очень осторожно. Необходимо помнить, что погребальный обряд у многих народов выпол_

нял функцию возвращения умершего к жизни в потустороннем мире [Массон, 1976, c. 149;

Бессонова, 1990, c. 18; Bendann, 1930, p. 23; Binford, 1971, p. 6–29; Usko, 1969, p. 262–280] и

древние греки не были исключением. Они считали, что смерть не является концом жизни,

умершие рождаются вновь в новом побеге, приплоде и детях (Plato, Thed., 107D) [Фрей_

денберг, 1936, c .67; 1978, c. 35]. Они также верили, что возрождения можно достичь только

через захоронение тела в земле. Этот акт символизировал возвращение умершего в лоно

матери_земли c целью его последующего возрождения в загробном мире (Cic., De Legg, II,

25, 63; Eur. Suppl., 532). Поэтому скорченная поза погребенных древними греками воспри_

нималась как «утробное» или «предродовое» положение необходимое для воскрешения через

лоно матери_земли [Томсон, 1958, c. 506; Лапин, 1966, c. 219–221; Русяева, 1992, c. 345].

Определение этнической принадлежности скорченных погребений весьма проблема_

тично. Поэтому споры по этому вопросу приобретают все более «схоластический характер»

и с этим выводом Е. Я. Рогова трудно не согласится [1999, с. 124]. Проблему можно ре_

шить только в комплексе с учетом всех данных археологии, антропологии, эпиграфики и

174

этнографии. Точки над “і“ в это вопросе могли бы поставить антропологические исследова_

ния, включая проведение анализа на ДНК, что в современных условиях сделать сложно.

Существуют проблемы в определении социального статуса похороненных в скорченном

состоянии, особенно если учитывать религиозную сущность этого обычая. Большинство

исследователей, при определении социального статуса, исходит из отсутствия погребально_

го инвентаря. Например, В. Д. Блаватский, проанализировав данный тип захоронений на

некрополе Херсонеса, пришел к выводу, что это захоронения рабов и бедняков [1953, c. 163,

рис. 2; 1961, c. 186]. К таким же выводам для некрополей Ольвии и Херсонеса пришли

Ю. И. Козуб, В.М. Зубарь, А. С. Липавский и др. [1984, c. 171; 1988, c. 52–54; 1987, c. 100].

В тоже время Ю. И. Козуб и А. С. Русяева подчеркнули, что при определении социального

статуса захороненных в скорченном положении, необходимо учитывать, что только четкое

разграничение позы «скорченников» может служить основанием для их правильной соци_

альной интерпретации [1974, c. 20–21; 1992, c. 346]. Однако и с такой точкой зрения трудно

согласится. При определении статуса погребенных в скорченном положении определенное

значение может иметь не только погребальный инвентарь (состав и символика), но и район

некрополя, где произведено захоронение, погребальная конструкция, ее размеры и атри_

бутика. Например, при раскопках семейного участка на некрополе Ольвии было раскопа_

но погребение 1995/2 (второй половины IV в. до н. э.) в котором находилось захоронение в

скорченном положении. Среди погребального инвентаря находились бронзовый поясной

крючок, железный нож и четыре бронзовых наконечника стрелы [Папанова, 1995/8 в, с. 3].

Вряд ли такой погребальный инвентарь могли положить в могилу бедному человеку и, тем

более, рабу.

Своеобразное предположение о захоронениях в скорченном положении высказала

А. С. Русяева. Она предположила, что некоторые скорченные захоронения — это погребе_

ния людей, умерших от болезней, дающих «скорченное состояние». В качестве доказатель_

ства исследовательница ссылается на граффито, найденное на Западном теменосе. На нем

изображены три «скорченные» фигуры и нацарапаны надписи «болезненное состояние Ле_

острата» и «умерший Арист». По ее мнению, это было своеобразное послание Аполлону

Врачу от родственников умершего с просьбой защитить их от непонятной болезни [Русяе_

ва, 1992, c. 174–175]. В этом аспекте интерес представляет ямная могила 1928/14, в которой

были захоронены одновременно четыре человека и два из них в скорченном положении

[Каминский, 1928, № 26] (см. рис. 32, 4). Вполне вероятно, что часть захоронений в скор_

ченном состоянии — это захоронения умерших от холеры, так как именно эта болезнь не

позволяет принять телу умерщего естественное положение.

Обряд ингумации связан не только с позой погребенного, но и с ориентацией могилы

умершего по сторонам света. В большинстве случаев древние греки клали умерших голо_

вой на восток, ориентируясь по солнцу. Отклонения на северо_восток или юго_восток сви_

детельствуют о времени года, когда состоялись похороны (зимне_осенний или летне_весен_

ний периоды) [Фармаковский, 1903 б, c. 17; Генинг, 1985, c. 137–138].

Большинство погребений некрополя Ольвии во все времена его существования ориен_

тировано в широтном направлении, то есть, головой на восток с отклонениями на юг или

север, но эта традиция не оставалась неизменной. В архаическое время 87% всех погребен_

ных были ориентированы головой на восток или с отклонениями на юг или север. Западная

ориентация в это время зафиксирована в тридцати шести случаях, а в меридиональном — в

четырех [Скуднова, 1988, с. 8].

В классический период в погребальном обряде продолжала доминировать восточная

ориентация. Только в двадцати могилах V–IV вв. до н. э. погребенные лежали головами на

юг и в восьми — на север [Козуб, 1974, c. 19; Папанова, 1993, c. 32–42]. В свое время

Б. В. Фармаковский считал, что южная ориентация появилась на некрополе Ольвии не

175

ранее III в. до н. э. [1903 б, c. 17]. Дальнейшие исследования некрополя показали, что от_

клонения в положении погребенных от широтной ориентации (не восточной) появились с

момента возникновения ольвийского некрополя.

Разнообразие ориентации погребенных в архаическое и классическое время на некропо_

ле Ольвии не противоречило древнегреческому погребальному обряду. Это явление изве_

стно на синхронных некрополях Афин, Гелы, Коринфа, Мирины, Олинфа и Родоса [Pottier,

Reinach, 1883, p. 71; Brucner, Pernice, 1893, s. 168–172; Shear, 1930, p. 426; CR, 1931, p. 10;

Young, 1951, p. 81–83; Kubler, 1959, s. 68]. На ранних некрополях Северного Причерномо_

рья наблюдается аналогичная картина в ориентации погребенных, то есть преобладает вос_

точная направленность — о. Березань, Гермонасса, Кепы, Пантикапей и Херсонес [Цветае_

ва, 1951, c. 70; Капошина, 1956, c. 222; Кастанаян, 1959, c. 259; Сорокина, 1961, c. 48; 1967,

c. 101, 170; Зубарь, 1982, c. 42–44].

В разные периоды существования некрополя Ольвии количество погребений с широт_

ной ориентацией погребенных или сокращается или увеличивается. Так в начале эллинис_

тического периода количество погребенных в широтном направлении составляло около 50%

от всех захоронений. Затем идет процесс увеличения численности погребений с меридио_

нальной ориентацией с 30% (конец IV–III вв. до н. э.) до 38% (II–I вв. до н. э.) [Парович_

Пешикан, 1974, c. 55]. Убедительного объяснения этому явлению пока еще исследователя_

ми не найдено. Весьма заманчиво связать это явление со второй волной колонизации в

Ольвию, но и на некрополе Херсонеса этого же времени восточная ориентация также пере_

стает быть господствующей [Зубарь, 1982, c. 43–44; Зубарь, Шевченко, Липавский, 1989,

c. 7]. Возможно, что это было связано с какими_то новыми религиозными представления_

ми о загробном мире.

В первые века нашей эры характерным явлением на некрополе Ольвии становится по_

всеместное нарушение доминанты принципа восточной ориентации погребенных. Восточ_

ная ориентация в это время чаше всего соблюдается при захоронениях в земляных скле_

пах. Вход в камерах склепов часто вырезали в восточной стене камеры, а покойников клали

ногами к входу [Козуб, 1985 б, c. 38].

Некоторые исследователи делали попытки связать изменения в ориентации умерших с

проникновением в среду греческих городов варварского элемента. Однако содержание по_

гребальных комплексов не подтверждает их принадлежности варварам. Поэтому, ориентация

погребенных сама по себе не может служить надежным этноопределяющим признаком [Зу_

барь, 1982, c. 44; Липавский, 1985, c. 47; Зубарь, Шевченко, Липавский, 1989, c. 7]. Данные

этнографии свидетельствуют, что ориентация умерших связана с представлениями о заг_

робном мире и посмертной судьбе, о месте расположения загробного мира и дороги веду_

щей к нему, а также с идеей об оживляющей силе солнца [Rose, 1971, р. 134–136; Бессонова,

1990, с. 27]. Истоки обычая класть умершего головой на восток уходят корнями в эпоху

первобытного общества, когда у многих народов мира возникает культ солнца. По пред_

ставлениям древних именно на востоке находилась обитель бога_солнца, дарующего и воз_

рождающего жизнь на земле [Тейлор, 1939, с. 506; Токарев, 1990, с. 30–31].

Объяснение этого явления, прежде всего, необходимо искать в древнегреческих верова_

ниях и обычаях. В древней Греции не существовало единого правила относительно того,

как ориентировать в могиле умершего. Греки верили, что сторона света, где восходит солн_

це, является источником жизни и всяческих благ [Gordon, 1971, р. 211–218]. Греки, совер_

шая молитву, становились лицом к востоку (Hes., 150). Поэтому более 70% всех греческих

храмов были обращены фасадами на восток [Atkinson, 1918, р. 77–79; Herbert, 1984, р. 31–

34]. Западная сторона, где заходило солнце, считалась страной смерти. По мнению древних

греков именно здесь находилось царство мертвых [Дютшке, 1882, с. 197]. Во время некото_

рых обрядов, связанных с подземными богами, культовой ориентацией была западная сто_

176

рона [Подосинов, 1992, с. 70]. На севере, по представлениям греков, располагались жили_

ща богов [Gordon, 1971 р. 219–227]. Cакральной стороной света, особенно у римлян, счита_

лась также южная [Tallqvist, 1928, s. 128]. Каждая греческая местность в вопросах ориента_

ции покойников имела в свои традиции [Robinson, 1941, p. 140–143]. Например, в Мегарах

хоронили головой на восток, так как полагали, что здесь обитали боги, а афиняне — на

запад, так как в этой части света, согласно их верованиям, находилась страна блаженных

(Ael. Var. hist., VII, 19; Diog. Laer. 1, 2, 48; Plut. Sol. X, 14). На некрополе Халкиды в VI в. до

н. э. женщин хоронили головой на восток, а мужчин — на запад [Лопухова, 1989, c. 122].

Из выше изложенного явствует, что разнообразие ориентации погребенных на ольвийс_

ком некрополе не противоречит древнегреческим религиозным традициям. В первые века

нашей эры выбор ориентации умерших зависел не только от времени года и традиционных

верований, но и от проникновения в среду ольвиополитов представителей других этносов и

новых верований [Козуб, 1985 б, с. 38; Русяева, 1992, с. 224–229].

Для понимания погребального обряда ольвиополитов большое значение имеет еще один

аспект. Данные раскопок некрополя свидетельствуют, что своих близких жители Ольвии

хоронили в гробах, саркофагах, на погребальных носилках или на подстилках из травы,

листьев, камыша, ткани, кожи. Традиция погребения в гробах и саркофагах фиксируется с

момента основания города, т. е. с VI в. до н. э. [Сокольский, 1969, с. 13; 1971, с. 113].

За период исследования некрополя Ольвии остатки деревянных гробов и саркофагов

зафиксированы в пятнадцати могилах архаического периода [Фармаковский, 1906 в, с. 146,

158–159; Сокольский, 1969, с. 13; Скуднова, 1988, с. 9]. Количество погребений в гробах и

саркофагах постепенно увеличивается и уже в V–IV вв. до н. э. количество таких погребе_

ний возрастает до 27% (восемьдесят три случая) [Сокольский, 1969, с. 14; Козуб, 1974, с. 24].

В эллинистический период (последняя треть IV — первая половина I вв. до н. э.) около

50% покойников были захоронены подобным образом. Причем наибольшее количество та_

ких захоронений относится к III–I вв. до н. э. [Ястребов, с. 98–103; Кулаковский, с. 3–12;

Фармаковский, 1898, с. 200–212; 1903, с. 1–70; 1906, с. 110–165; Сокольский, 1969, с. 14;

1971, с. 113; Парович_Пешикан, 1974, с. 56–58]. По подсчетам Н. И. Сокольского, только

Б. В. Фармаковским были раскопаны остатки не менее двадцати пяти погребений в сарко_

фагах в III–I вв. до н. э. [Сокольский, 1969, с. 15]. В первые столетия новой эры продолжа_

ет сохраняться традиция захоронений в гробах и саркофагах. В I–III вв. н. э. ольвиополиты

очень много захоронений производили в деревянных гробах, а саркофаги используют в I–

II вв. н. э. [Фармаковский, 1903 б, с. 10; 1906 в, с. 31; Сокольский, 1969, с. 13; 1971, с. 113;

Козуб, 1985 а, с. 292].

К сожалению, деревянные гробы и саркофаги хорошей сохранности архаического и клас_

сического периодов в ольвийских погребениях не найдены. Раскопаны только один целый

саркофаг и пять гробов эллинистического и римского периодов (рис. 81, 1, 2, 3, 4, 5, 6). Так,

в Одесском археологическом музее НАНУ хранится саркофаг III в. до н. э., найденный па_

рутинскими крестьянами [Кулаковский, 1902 б, с. 103; Фармаковский, 1903 б, с. 10; Со_

кольский, 1971, с. 17] (рис. 81, 1, 2, 3). Он был отнесен Н. И. Сокольским ко второму типу

боспорских саркофагов с корпусом в виде сундука с двухскатной крышей [Сокольский,

1969, с. 14]. Три гроба без крышек были найдены в склепе III в. до н. э. [Фармаковский,

1907, с. 26, рис. 15–16].

Довольно часто в отчетах отмечалось, что сохранились остатки гроба или саркофага. Это

могли быть куски дерева, железные или бронзовые гвозди, скрепы, свинцовые ручки, кос_

тяные, янтарные и гипсовые украшения [Фармаковский, 1898, с. 209, 599; 1903 б, с. 21–22].

Выявленные деревянные фрагменты позволили исследователям установить размеры не_

которых из них. Так, саркофаг в могиле 1913/97 (последняя четверть VI в. до н. э.) имел

размеры 1,8 _ 0,6 м, а саркофаг из могилы 1913/100 (третья четверть VI в. до н. э.) —

177

2,7 _ 1,2 м [Сокольский, 1969, с. 14]. Гробы имели меньшие размеры. Обычно они имели

длину 1,2–2,25 метра, ширину — 0,4–0,7 м, а высоту — 0,25–0,35 м [Фармаковский, 1903 б,

с. 21; Козуб, 1974, с. 24; Парович_Пешикан, 1974, с. 56].

Деревянные гробы представляли собой прямоугольный ящик, который иногда сужался

к ногам. Часть из них была накрыта плоскими, выпуклыми или двускатными крышки,

аналогичными крышкам для саркофагов [Фармаковский, 1903 б, с. 21, рис. 1, 2; 1909, с. 46;

Рис. 81. Ольвийские деревянные саркофаги и гробы: саркофаг, найденный в 1900 г.—

продольная сторона и разрез торцовой спинки (1), его горизонтальный разрез (2) и вид

торцовой стороны (3); гроб_саркофаг II в. до н. э из могилы 1901/26 (4); схема саркофага II в.

до н. э. из могилы 1901/29 (5); гроб из склепа 1906/104 (6); свинцовые ручки (7).

178

Сокольский, 1969, с. 14]. Фрагменты двускатной крышки найдены в погребениях 1903/26

(II в. до н. э.) и 1908/4.

Гробы и саркофаги изготовлялись из досок различных пород дерева. В основном это из

тех пород деревьев, которые произрастали вблизи Ольвии. Это сосна, можжевельник, ива,

клен, дуб [Гаммерман, 1936/106, с. 77; Сокольский, 1971, с. 17; Скуднова, 1988, с. 91]. Ана_

лизы древесины показали, что саркофаг из Одесского музея сделан из кипариса, а два гро_

ба, раскопанные в склепе 1906/104 (позднеримского времени) из досок орехового дерева

[Кулаковский, 1902, с. 103, рис. 183; Фармаковский, 1903 б, с. 10–11, рис. 3; 1909, с. 46, 55]

(рис. 80, 6). Отметим, что в Херсонесе для изготовления гробов и саркофагов использова_

лись те же породы деревьев, что и в Ольвии [Зубарь, 1982, с. 46]. Чаще всего для их произ_

водства ольвиополиты использовали сосновые доски [Гаммерман, 1936/106, с. 77]. Выбор

деревьев сосновых пород для изготовления последнего пристанища, объясняется рядом

причин. Во_первых, древние греки считали хвойные деревья «могильными» [Кагаров, 1913,

с. 171]. Во_вторых, доступностью, так как сосна в большом количестве росла в этом регионе

[Сокольский, 1971, с. 17–18]. В третьих, учитывалась плотность древесины и ее антисеп_

тичность.

Техника изготовления гробов и саркофагов была различная. По углам доски связывали

или шипами или скрепляли деревянными нигелями, крепили бронзовыми и железными

скобами или гвоздями [Фармаковский, 1903 б, с. 21, рис. 13; Сокольский, 1969, с. 15]. В

первые века нашей эры при их изготовлении использовали в основном железные гвозди

[Сокольский, 1969, с. 89].

Ольвийские деревянные саркофаги по роскоши не уступали боспорским. В разные пе_

риоды они украшались золотыми пластинками (1894/4), инкрустацией из резной кости,

янтарными и стеклянными вставками, гипсовыми рельефами, декоративными накладка_

ми в виде мелких стеблей и листьев деревьев, лепестков, меандра, волют, гладких кантов,

кружочков, розеток, завитков из слоновой и обычной кости, золота [Ястребов, 1896, с. 99;

Фармаковский, 1903 б, с. 66; Сокольский, 1969, с. 13–16, табл. 1, 7] (рис. 82, 1, 2, 3, 4). В

архаический период инкрустация из резной кости дополнялась янтарными украшениями,

а в классический — стеклянными [Сокольский, 1969, c. 13–14]. Костяные украшения най_

дены в могилах 1901/13, 1901/19, 1901/70, 1901/108, 1903/20, 1904/28, 1905/59, 1982/1 и

других, гипсовые — в могилах 1900/46б, 1906/102, а также в склепе под Зевсовым курга_

ном.

О богатстве украшений ольвийских саркофагов свидетельствует случайная находка рез_

ных, костяных ножек в 1899 году. Первая из них была вырезана в виде фигуры юного Дио_

ниса с тирсом, вторая — в виде пляшущей Менады, а третья — Ники с пальмовой ветвью

[СН, 1902, с. 124–126, рис. 239, 240, 241] (рис. 82, 4, 5, 6). Эти ножки дополняли костяные

резные цилиндры и кружки, которые крепились к фигурам с помощью железных стерж_

ней [СН, 1902, с. 125, рис. 243–246] (рис. 82, 7, 8, 9, 10).

Для устойчивости саркофагов в могилах выкапывали небольшие ямки для ножек (1903/

2, 1903/33, 1910/26 и др.) Подобные ямки (небольшие канавки) зафиксированы и на не_

крополях Тузлы и Нимфея [Шкорпил, 1909, 3, 97; Сорокина, 1957, с. 8; Болтунова, 1971,

с. 163; Грач, 1981, с. 263].

Особенностью ольвийских саркофагов эллинистического времени являлось наличие

свинцовых ручек: могилы 1894/23, 1896/34, 1896/39, 1901/13, 1901/16, 1901/40,1901/55,

1901/65, 1901/88, 1901/95, 1901/110, 1902/41, 1902/104 и 1902/118 [Ястребов, 1896, с. 02;

Фармаковский, 1898, с. 79, рис. 329; 1903 б, с. 21; 1906 а, с. 160; Кулаковский, 1902, с. 5]

(рис. 80, 7). Б. В. Фармаковский сомневался в принадлежности свинцовых ручек к сарко_

фагам по причине несоответствия их размеров и размеров саркофагов. Он считал, что та_

кие ручки крепились к погребальным ложам [Фармаковский, 1898, с. 207]. Н. И. Соколь_

179

Рис. 82. Украшения саркофагов и гробов: костяные (1, 2, 3);

костяные ножки от саркофага (4, 5, 6, 7, 8, 9, 10).

180

ский первый предположил, что они крепились к крышкам саркофагов [Сокольский, 1969,

с. 16]. Его точку зрения поддержала М. Б. Парович_Пешикан [1974, с. 56]. Этот вопрос не

имеет однозначного ответа. По всей видимости, подобные ручки могли иметь как крышки

саркофагов так и ложа_клина.

В античности гробы и саркофаги раскрашивались. Набор цветов для их раскраски обы_

чен для Древней Греции — черный, белый, красный и желтый [Ростовцев, 1914, с. 28]. До_

вольно часто в Греции деревянные и терракотовые гробы и саркофаги покрывали черным

лаком и красными полосами [Готтенрот, 1900, с. 69].

Снаружи ольвийские гробы и саркофаги имели белую грунтовку, по которой чаще всего,

наносились полосы малинового и синего цвета [Фармаковский, 1903 б, с. 82; 1906, с. 133,

158; Козуб, 1969, с. 283]. Так, например, на фрагментах досок от гроба в могиле 1901/53

сохранилась синяя краска. Такую же раскраску имел гроб из могилы 1902/76. Белой и

красной красками раскрасили гроб в могиле 1903/31, а в могиле 1904/12 — белой, синей и

розовой. Та же цветовая гамма, но более богатая, использовалась и при раскраске саркофа_

гов. На белый фон наносились малиновые, голубые, черные полосы и позолота. Голубой и

розовато_коричневой краской расписан саркофаг из могилы 1908/4, а из могилы 1912/2 —

голубой и красной. Бело_голубые полосы украшали саркофаг в могиле 1901/88. В I–III вв.

н. э. гробы окрашивались не только снаружи, но и внутри. Так гробы из могил 1965/7 и

1968/8 снаружи имели малиновую окраску, а внутри — белую [Сокольский, 1969, с. 89].

Сохраняются в это время и традиционные варианты раскраски. В эллинистический период

в малиновый цвет раскрашены саркофаги из каменных склепов 1907/10 и 1982/1. Богатая

раскраска в виде белых, красных, черных и розовых полос выявлена на саркофаге из моги_

лы 1904/3.

Выбор цветовой гаммы для раскраски последнего жилища умершего не случаен. Данные

этнографии свидетельствуют, что красный, белый, черный и синий цвета символизируют

огонь, воду, землю и небо. Особое значение придавалось трем древнейшим цветовым сим_

волам: белому, красному и черному. Красный цвет в погребениях выступал как символ пе_

реходного состояния от жизни к смерти, а белый цвет символизировал продолжение жиз_

ни после смерти [Тэрнер, 1983, с. 91–99; Бессонова, 1990, с. 31; Папанова, 1997 в, с. 172–

173].

На некрополе Ольвии известны погребения в мраморных, известняковых и терракото_

вых саркофагах. Большинство ольвийских каменных саркофагов местного производства.

Например, саркофаг (1,14 _ 0,52 _ 0,5 м) с крышкой из каменной плиты стоял в ямной

могиле 1902/87 (вторая половина V в. до н. э.) Аналогичный саркофаг был раскопан в зем_

ляном склепе, открытом при строительстве кошары, возводившейся по приказу графа

А. А. Мусина_Пушкина, владельца этих земель. Впечатляют его размеры —

2,42 _ 0,72 _ 1,02 м, а крышки — 2,12 _ 1,14 _ 0,23 м [Гаршев, 1926, с. 192]. Частично сохра_

нился каменный саркофаг (1 _ 0,61 _ 1,19 м) в ямной могиле 1902/83 (вторая половина

V в. до н. э.) Интересно, что в могилах 1902/83 и 1902/87 в саркофагах были захоронены

дети. Очень редки на ольвийском некрополе захоронения в терракотовых саркофагах. На

сегодняшний день раскопано только одно захоронение ребенка в терракотовом саркофаге

клазоменского типа с украшением по краю в виде рельефного ионийского киматия (моги_

ла 1912/28, конец VI в. до н. э.) [Фармаковский, 1916, с. 43, рис. 52].

Долгое время бытовало мнение, что в Ольвии отсутствуют импортные мраморные сар_

кофаги [Сокольский, 1969, c. 5, 88]. Однако при работе с архивом П. И. Кеппена, нами об_

наружен рисунок мраморной доски от саркофага с изображением по центру всадника, а по

бокам двух женских голов (рис. 83, 1). Эта доска украшала грот в с. Стольном (рис. 83, 2),

принадлежащему графу А. Г. Кушелеву_Безбородко владельцу Ольвии. П. И. Кеппен пи_

181

Рис. 83. Доска от мраморного саркофага (1) и вид грота в с. Стольном (2) —

рисунки П. И. Кеппена (публикуются впервые).

182

шет, что эта доска, как и другие «камни с греческими надписями из Ольвии перевезены»

[1820/21, с. 256–257].

Захоронение в гробах и саркофагах — характерная черта греческого погребального об_

ряда (Pliny, Nat. Hist, 36, 17; 2, 36). Истоки этого обычая уходят в ионийский ареал обще_

греческой культуры, а из Ионии он распространяется по всей материковой и островной

Греции [Herrmann, 1888, s. 8; Graves, 1891, р. 51–52; Poulsen, 1905, s. 22]. Такие захоронения

раскопаны на некрополе Афин (V–IV вв. до н. э.) [Bruckner, Pernice, 1893, s. 186–187]. На

некрополе Олинфа открыто тридцать три захоронения в деревянных гробах и пять в ка_

менных саркофагах [Robinson, 1942, р. 158]. Остатки деревянных гробов зафиксированы и

на некрополях Северного и Западного Причерноморья. С VI в. до н. э. они получают рас_

пространение на некрополе о. Березань [Скуднова, 1988, с. 9–10], а в V–IV вв. до н. э.— на

Боспоре [Сокольский, 1969, с. 13; Болтунова, 1971, с. 161].

В эллинистический период на некрополе Херсонеса также начинают хоронить в дере_

вянных гробах, однако их численность вначале была невелика. В первые века нашей эры

число захоронений в гробах увеличивается [Белов, 1978, с. 49; Зубарь, 1982, с. 46]. Инте_

ресно, что для этого же времени на херсонесском некрополе, в отличие от ольвийского,

неизвестны захоронения в деревянных саркофагах [Зубарь, 1982, с. 46–47].

В небольшом количестве известны захоронения в простых деревянных гробах на нек_

рополях Танаиса и Фанагории [Марченко, 1956, с. 117; Казакова, Каменецкий, 1970, с. 85;

Арсеньева, 1977, с. 9, 17]. В деревянных саркофагах, украшенных орнаментом из резной

кости, хоронили на античных некрополях Западного Причерноморья [Тончева, 1964, с. 38,

рис. 101].

Традицию захоронения в деревянных гробах и саркофагах ольвиополиты привезли из

метрополии. Об этом свидетельствуют их находки в могилах VI в. до н. э. на некрополях

о.Березань и Ольвии. По всей видимости, отсутствие в раннем некрополе Херсонеса

захоронений в деревянных гробах и саркофагах связано не с бедностью первых поселенцев,

как предполагает В. М. Зубарь, а с тем, что Херсонес был основан не ионийцами, а дорий_

цами. Возможно, что это было также связано с отсутствием достаточного количества древе_

сины в данном регионе.

Гробы и саркофаги имели то же функциональное назначение, что и погребальные соору_

жения, то есть имитацию жилья — дома для умершего [Machatscnek, 1967, s. 44].

Захоронения совершались не только в гробах и саркофагах, но и на деревянном ложе_

клине (носилки). На ольвийском некрополе известны ложа двух типов. Первый — это де_

ревянное ложе, сделанное из досок, на деревянных или бронзовых ножках [Орешников,

1892, с. 1–2]. Некоторые ложа этого типа имели бронзовые изголовья. Доски, из которых

они были сделаны, сбивались бронзовыми или железными гвоздями. Иногда ложа раскра_

шивались позолотой и имели по две пары свинцовых ручек [Фармаковский, 1898, с. 210].

Такого типа ложе_клине выявлены в могиле 1896/34 и в каменном склепе, раскопанном

крестьянами в 1891 году [Орешников, 1892, с. 1–2; Фармаковский, 1898, с. 206; 1903 б, с. 10,

прим. 21]. Интересно, что в одном из земляных склепов находилось погребальное ложе и

урна с прахом, которая стояла на лежанке, вырезанной в материке [Фармаковский, 1898,

с. 210]. Второй тип ложа_клине представлял собой деревянную раму, на которую прибива_

ли бронзовыми гвоздями ткань или натягивали кожаные ремни или веревки. Ложа_клине

этого типа могли иметь резные ножки (рис. 84). Такое погребальное ложе было раскопано

в земляном склепе 1991/3 (конец IV в. до н. э.) и ямной могиле 1992/10 (третья четверть

IV в. до н. э.) Эти ложа по своей конструкции несколько отличаются друг от друга. В част_

ности, ложе из могилы 1991/3 представляло собой деревянную раму П_образной формы

(1,8 _ 0,85 _ 0,2 м) на резных ножках. По всей видимости, к рамам этого типа лож_клине

снизу привязывались кожаные ремни. Ложе, обнаруженное в могиле 1992/10 имело про_

183

Рис. 84. Ложе_клине из земляного склепа 1991/3: план (1); гипсовая отливка ножки (2);

вид ложе_клине — реконструкция (3).

184

стые ножки. К его раме снизу прибили ткань 26 бронзовыми гвоздями, которые и лежали

по контуру этого ложа [Папанова, 1993, с. 31, 58, рис. 3].

Деревянные ложа_клине использовались в погребальном обряде и на некрополях Древ_

ней Греции. Так в VII–VI вв. до н. э. их применяли на некрополях Ризоны и Афин [Велиш_

ский, 1878, с. 615; Гиро, 1915, с. 165; Кастанаян, 1956, с. 265]. В Северном Причерноморье,

кроме Ольвии, погребальные ложа_клине раскопаны на некрополе Нимфея VI–V вв. до

н. э. [Грач, 1981, с. 263].

В греческом погребальном обряде использование гробов, саркофагов или ложа_клине

не являлось обязательным условием [Mau, 1899, s. 389; Poulsen, 1905, s. 22]. Покойника

могли положить в могиле на подстилку из камыша, соломы или ветвей, на подсыпку из

песка, мелкого щебня или извести, а также на лежанку, вырезанную в материке и покры_

тую травой, тканью или кожей, о чем мы уже писали ранее. По всей видимости, это зависе_

ло от достатка семьи и наличия древесины.

Детей и подростков, как и взрослых, хоронили в деревянных гробах, саркофагах, на ложе_

клине или на подстилках и подсыпках. Исключение составляли дети до года (Juv., XV, 140;

Plin., Nrt. Hist.,VII, 7, 1) [Штерн, 1911, с. 5]. Их хоронили в оссуариях — амфорах, неболь_

ших пифосах или в других сосудах, подходящих по размерам. Обряд захоронения младен_

цев в сосудах наблюдается на некрополе Ольвии в архаический, классический и римский

периоды и не известен в эллинистический период [Парович_Пешикан, 1974, с. 56; Папано_

ва, 1994, с. 13]. Архаическим временем датируются семь детских захоронений в амфорах

(погребения 1910/2, 1910/5, 1910/31, 1910/55, 1925/4, 1937/3, 1937/10). Вначале амфоры

распиливали вдоль длины или вырезали часть тулова. После этого амфоры внутри устила_

ли растительной подстилкой или тканью, а затем помещали в нее тело младенца. После

этого амфоры помещали в ямки, вырытые по форме сосуда, на боку и горлом на восток.

Иногда снаружи они обкладывались камнями (могилы 1910/2, 1910/31).

Необычный погребальный комплекс представляла собой ямная могила 1925/4 (третья

четверть VI в. до н. э.) В ней лежала женщина в скорченной позе на левом боку, головой на

восток, а под ее черепом находилась амфора с младенцем [Фармаковский, 1926, с. 190–

191].

На некрополе Ольвии раскопано только три детских захоронения в амфорах, датируе_

мых V в. до н. э. [Козуб, 1974, с. 26]. В двух из них (погребения 1909/9 и 1909/10) амфоры

лежали на боку в ямных могилах. Причем в погребении 1909/9 амфора лежала горлом на

запад и с боков была обложена камнями и фрагментами амфор. Амфора в погребении 1909/

10 лежала горлом на юго_восток и с одной стороны подпиралась фрагментами амфор. В

могиле 1938/16 амфора стояла вертикально горлом вниз.

В эллинистический период обычай захоронения младенцев в сосудах исчезает и вновь

возрождается в первые века нашей эры. На некрополе Ольвии на сегодняшний день рас_

копано более двадцати погребений детей в амфорах римского периода. Десять захоронений

в амфорах, расположенных компактно, раскопано на втором участке некрополя первых

веков нашей эры. Причем только одно из них датируется I в. до н. э.— I в. н. э., а все осталь_

ные I–II вв. н. э. [Козуб, 1969, с. 282–283]. В первые века нашей эры не всегда использовали

целые амфоры, а могли взять две половины от разных амфор. Причем это могли быть ниж_

ние части или стенки.

Захоронения младенцев в сосудах символизировали их предродовое положение, были

связаны с семантикой лона, рождающей земли и с идеей возрождения [Богданова, 1982,

c. 32; Радев, 2000, c. 44–45]. Амфоры дополняли ряд проводников, медиаторов, связываю_

щих земной и хтонический миры в вечном цикле смерти — возрождения мира [Тульпе,

1999, с. 342]. Поэтому для захоронения детей чаще использовали амфоры, которые своей

формой очень напоминают стилизованную женскую фигуру. Кроме того, амфорные ручки

185

на некрополе, по мнению И. А. Тульпе, приобретают

особый, фаллический смысл [1999, с. 341]. Отметим,

что в Ольвии найден фрагмент ручки красноглиня_

ной амфоры с двумя надписями (III–II вв. до н. э.)

«фалл» и «оселок Нумения» [Яйленко, 1980, с. 83–84;

Тульпе, 1999, с. 341].

На ольвийском некрополе хоронили не только в

амфорах, но и в других сосудах. В архаический период

на некрополе Ольвии детей хоронили в пифосах

(рис. 85). Например, в ямном погребении

(1,3 _ 1,0 _ 0,8 м) 1909/25 младенец находился в не_

большом плоскодонном пифосе с выпуклыми стенка_

ми и плоским венчиком. Пифос, обложенный камня_

ми, лежал на боку горлом на восток. Ребенка в погребении 1910/73 (510–500 г. до н. э.)

положили между двумя нижними частями пифоса, сложенными вместе, укрепив эти части

двумя камнями [Скуднова, 1988, № 86].

Захоронения детей в пифосах были найдены и на других некрополях античного времени.

Аналогичные захоронения открыты на островах Крит и Родос, в западной части Малой Азии,

на ионийских Кикладах, о. Эвбеи, в колониях Коркиры, Пелопонесе, Аттике, Сицилии и

Микенах [Kurtz, Boardman, 1971, p. 71–74]. А. Сноудграс отмечал, что обычай хоронить

детей в пифосах известен в Аттике со среднегеометрического периода [Snоudgrass, р. 142,

150, 153]. Известны они в VI–II вв. до н. э. в Болгарии, а в греческой колонии Аполлонии

Понтийской этот обычай существовал во второй половине IV в. до н. э. [Радев, 2000, с. 40]

В римский период для погребения ребенка (могила 1965/2) использовали две половин_

ки большого лепного сосуда, который с юго_западной стороны укрепили камнями [Козуб,

1967 б, с. 126–131].

Много детских захоронений архаического периода в сосудах раскопано на некрополе о. Бе_

резани [Прендель, 1886, с. 218; Штерн, 1909, с. 56; Крисiн, 1930, с. 100–103; Капошина, 1956,

с. 220; Лапин, 1966, c. 225–227; Горбунова, 1968, c. 207; Копейкина, 1981, c. 264]. Подобные

захоронения были раскопаны на некрополях ольвийской хоры первых веков нашей эры,

например, на некрополе городища Козырка [Бураков, 1962, c. 49–96; 1976, c. 138–143].

Обычай погребения детей в сосудах известен на греческих некрополях с эпохи бронзы

[Snoudgrass, р. 142, 150, 153]. На некрополе Афин в XII–I вв. до н. э. хоронили детей в гид_

риях, амфорах и пифосах [Poulsen, 1905, s. 23, 25; Kurtz, Boardman, 1971, p. 55, 72, 164;

Morrison, 1996, p. 140]. Этот обычай характерен для архаических некрополей Анатолии,

Коринфа, Олинфа, Эритреи, Элевсина, Апполонии и Каллатии [Венедиков, 1948, c. 4, 10,

26, рис. 4; Ozgus, 1948, s. 14–17, Abb. 1–27; Pobinson, 1942, p. 146; Preda, 1961, p. 280; Blegen,

Palmer, Young, 1964, p. 73; Kurtz, Boardman, 1971, p. 183–184; Rastrelli, 1988, fig. 39, №58,

75, 76, 87; Радев, 2000, с. 40]. На некрополях Северного Причерноморья такие погребения

известны начиная с архаического периода и до первых веков нашей эры. Погребения детей

в сосудах также были раскопаны на некрополях Гермонассы, Кеп, Нимфея, Пантикапея,

Херсонеса и Фанагории [Марченко, 1956, c. 111; Сорокина, 1961, c. 48; 1963, c. 64; 1967,

c. 102; Лапин, 1966, c. 226–230; Коровина, 1967, c. 130; Грач, 1978, c. 81; Зубарь, 1982, c. 50;

Бунятян, Зубарь, 1991, c. 232–236; рис. 5, 8, 9; Сорокина, Сударев, 2000, с. 196–198].

В первые века нашей эры этот обычай получает большее распространение по сравнению

с эллинистическим периодом. Погребения детей в сосудах римского времени раскопаны на

некрополях Беляуса, Заветного, Усть_Альминского городища [Шелов, 1961, c. 45–46; Бог_

данова, 1963, c. 95–109; 1982, c. 33; Высотская, Лобода, 1976, c. 315; Дашевская, Голенцов,

Старченко, 1977, c. 287; Богданова, Гущина, Лобода, 1976, c. 121–152; Высотская, 1979, c. 91;

Рис. 85. Детское захоронение

в пифосе (1914/36).

186

1980, c. 260; Зубарь, 1982, c. 51; Бунятян, Зубарь, 1991, c. 232–236]. Сохранение этого обы_

чая столь длительное время некоторые исследователи объясняют тем, что часть населения

Северного Причерноморья в первые века нашей эры остается приверженной греческим

представлениям о загробной жизни, и связывает их, как и ранее, с идеей возрождения [Том_

сон, 1958, c. 206; Лапин, 1966, c. 221–222; Бунятян, Зубарь, 1991, c. 236]. Другие считают,

что этот обычай свидетельствовал об усилении процесса эллинизации негреческого населе_

ния [Высотская, 1972, c. 92; Бураков, 1976, c. 142; Богданова, 1982, c. 33]. Третьи, видят в

его длительном существовании не простое заимствование обряда, а распространение у не_

греческого населения Северного Причерноморья в первые века нашей эры культа плодо_

родия. В объяснении этого факта они исходили из того, что часть захоронений детей в сосу_

дах на городище Козырка, в Усть_Альминском и Неаполе Скифском совершены под полом

жилых помещений и в ряде случаев сосуды с младенцами были посыпаны зерном [Буня_

тян, Зубарь, 1991, c. 237]. Возможно, что изменение состава населения и появление новых

религиозных воззрений продлило жизнь этому обряду.

Детские захоронения в сосудах на некрополе Ольвии, так же как и на ее периферии (не_

крополь городища Козырка), в первые века нашей эры свидетельствуют о сохранении на_

селением древнегреческих традиций погребального обряда [Штерн, 1907, c. 35]. Обряд за_

хоронения детей в сосудах под полом зданий бытовал в древней Греции еще с эпохи бронзы.

С целью очищения почвы греки засевали могилы хлебными злаками. Кроме того, они счи_

тали, что через зерно умерший возвращается в лоно матери_земли (Cic., De Legg., II, 25, 63;

Isoc., IV, 28). По всей видимости, культ плодородия негреческого населения Северного

Причерноморья и древнегреческий погребальный обряд в первые века нашей эры не вхо_

дили в противоречия и дополняли друг друга. Этим и объясняется столь большое количе_

ство детских захоронений в сосудах в первые века нашей эры.