11. Бытовой жанр в живописи Фландрии.

Наряду с монументальной живописью во Фландрии развивалась станковая, сложившаяся на основе традиций нидерландской живописи 16 века. Ведущее место в ней занял бытовой жанр, в котором проявилось острокритическое отношение фламандских художников к окружающей жизни и официальному искусству, нашли также отражение интимные настроения и стороны жизни нидерландского народа.

Браувер. Наиболее демократическую линию фламандской живописи 17 века представляло творчество Адриана Браувера (Брауэр) (1605—1638), ученика Франса Хальса. Браувер писал небольшие картины, продолжая в них гротескно- юмористическую традицию жанровой живописи Питера Брейгеля. В отличие от Брейгеля — создателя широких панорам народной жизни, Браувер обратился к конкретным бытовым ситуациям и островыразительным индивидуальным характерам. Художник Браувер склонен к фиксации психологических конфликтов, изображению сцен попоек, игр в карты и кости, часто переходивших в драки. Своих персонажей Браувер находил среди деклассированных элементов. Место действия — небольшие полутемные убогие трактиры, где собирались крестьяне, городская беднота, бродяги, веселые гуляки, озорники, курильщики, уличные шарлатаны и т. д. («В кабачке», 1630-е годы, Мюнхен, Старая пинакотека). Герои ранних работ Браувера — люди озлобленные, задавленные нуждой, они анархичны, безудержны в проявлении страстей («Драка за картами», Мюнхен, Старая пинакотека). Злоба, боль, бесшабашное пьяное веселье вспыхивают на лицах, превращая их в гримасы. Однако в слепой ярости часто проступает активность, бурный темперамент. Художник обнаруживает острую наблюдательность в передаче мимики, жеста, поражает умением строить композиции, живые, захватывающие драматической напряженностью стремительного действия и вместе с тем отличающиеся пластической ясностью. Браувер органически связывает фигуры с окружающей средой, погружает помещение в полумрак, скрадывающий контуры фигур. Он часто располагает главных действующих лиц на втором плане, за которым вводит какую-либо дополнительную сценку. Передний план подчеркивается натюрмортами — глиняным кувшином, бочкой и т. д., благодаря чему главная группа утрачивает исключительное значение.

С середины 1630-х годов острая гротескность («Квартет», Париж, Частное собрание) сменилась у Браувера мягким юмором, сочетавшимся с горечью и тоской («Лютнист», Частное собрание в Амстердаме). Живописец глубоко проник в характеры героев, их переживания. Появился образ одинокого мечтателя, философа, погруженного в раздумье («Спящий курильщик», Париж, Лувр). Браувер — крупный колорист, наделенный чувством тона. Его картины построены на соотношении мягких переходов светотени, изысканных блеклых серебристо-розовых, медно-красных, коричневых, кремово-желтых, голубовато-зеленых оттенков, выступающих из основного темного серебристого тона.

К поздним работам Браувера относится «Сценка в кабачке» (около 1631, Санкт-Петербург, Эрмитаж), насыщенная юмором, сквозь который проступает тонкая поэзия настроения, разлитого в интерьере.

Давид Тенирс Младший. Во второй половине 17 века содержание фламандской живописи мельчает. Проявляют себя тенденции идеализации и внешней занимательности. Эти черты характеризуют творчество одного из видных живописцев середины 17 столетия Давида Тенирса Младшего (1610—1690). В больших по размерам, но мелкофигурных композициях, красивых по цвету и декоративному решению, Тенирс любил изображать веселые трапезы с танцами под открытым небом, крестьянские свадьбы («Деревенский праздник», 1646, Санкт-Петербург, Эрмитаж), создавая в них идиллические картины радостной, беззаботной, исполненной довольства жизни. Тонкая наблюдательность художника проявляется не только в характерном типаже, но и в пейзажах, которые привлекают лиризмом. Исполненные легкими линиями, почти прозрачными красками, они кажутся пронизанными воздухом, проникающим сквозь пушистую листву рассеянным светом и вибрирующими тенями («Вид в окрестностях Брюсселя», Санкт-Петербург, Эрмитаж). 12. Архитектура Испании в 17 в.

Развитие испанской архитектуры 17 в. шло по пути изживания прочно укоренившихся в конце прошлого столетия традиций Хуана де Эрреры и его школы, которые породили целое направление, известное под названием эрререска, или безорнаментального стиля. В период нарастающего упадка для утверждения абсолютистской власти и идей воинствующего католицизма требовались иные образные средства; предпочтение отдавалось причудливой декоративности, захватывающей воображение зрителя необычайными эффектами.

Насаждение барокко в архитектуре Испании происходило не только «верхушечным» путем. Принципы повышенной живописности были глубоко присущи самому духу национального зодчества; как известно, в прошлом они нашли яркое выражение в постройках платереска. Господство аскетически сдержанного безорнаментального стиля Эрреры на долгие годы сковало развитие местных традиций, в которых всегда были сильны элементы народного творчества и продолжали жить отголоски нарядной мавританской архитектуры. Поэтому, когда гегемония эрререска была поколеблена, испанские зодчие с большой охотой обратились к формам барокко — стиля современной им эпохи, открывавшего особенно благоприятные возможности для развития коренных особенностей испанского зодчества. Можно было ожидать, что в этих условиях зодчество станет одним из значительных явлений художественной культуры своего времени. Однако испанская архитектура 17 столетия далеко не достигла того высокого расцвета, который переживало в этом столетии изобразительное искусство.

Первая половина 17 в. в архитектуре Испании представляет своеобразный этап преодоления старых и первоначального развития новых форм. Традиции безорнаментального стиля еще во многом сдерживают декоративную фантазию испанских зодчих. Тем не менее барокко проявляет себя здесь то в постройках приглашенного в Мадрид итальянского мастера Крешенци, то — и это заслуживает особенного внимания — в сооружениях самих испанских мастеров, которые подвергают творческой переработке итальянские образцы. Уже в основном произведении последователя Эрреры, зодчего Хуана Гомес де Мора (ок. 1580—1648) — церкви Иезуитской коллегии в Саламанке (заложена в 1617 г.; завершение верхней части здания и строительство внутреннего двора коллегии относится к середине 18 в.), воспроизводящей в плане тип иезуитского храма, в частности римской церкви Джезу,— заметно, в противоположность строгой каноничности стиля Эрреры, стремление к большей декоративности и композиционной свободе. Стилевые принципы барокко, хотя еще в сдержанных формах, отличают фасад собора Сан Исидро Эль Реаль в Мадриде (1626—1651) архитектора фра Франсиско Баутисты, работавшего в 1632—1667 гг.. Здание производит впечатление цельности и торжественной внушительности. Две угловые башни венчают фасад, в котором трехчетвертные колонны, раскрепованный антаблемент и ниша со статуей святого над главным входом создают игру крупных пластических масс. Упомянутые произведения, так же как интересный по своей сложной многокупольной композиции собор Нуэстра Сеньора дель Пилар в Сарагосе (1677) работы художника и архитектора Франсиско Эрреры Младшего (1662—1685), свидетельствуют о том, что архитектура барокко в этот период еще только зарождалась на испанской почве.

О том, что испанская архитектура находилась в процессе исканий, можно судить на основе созданного известным живописцем и скульптором Алонсо Капо (1601—1667) главного фасада гранадского собора — одного из самых оригинальных и привлекательных памятников 17 века.

Фасад собора в Гранаде представляет собой как бы приставленную к зданию огромную трехпролетную триумфальную арку. Все элементы этой композиции связаны между собой: вертикальная устремленность ее основных членений подхвачена движением стройных плоских декоративных пилястр, плавные очертания аркады находят созвучие во входных порталах, круглых окнах, а также в медальонах, которые украшают стенную плоскость и завершают капители пилястр. Мастер очень смело разнообразит спокойную уравновешенность фасада мотивом сильно выступающего карниза, который не только расчленяет здание по высоте на два Этажа, но благодаря активности своих линий и форм вносит в его решение новые и необычные ритмические акценты. Многосторонняя одаренность Кано проявилась здесь с подкупающей силой. Почти графичный характер тонко прорисованных деталей сочетается с пластической выразительностью и законченностью не только каждого элемента декора, но и всего фасада в целом.

Обычно создание Кано считают сооружением типично барочного характера. Однако оно не имеет аналогий ни в архитектуре барокко в Испании, ни в других странах. Нет здесь и прямой связи с национальными традициями прошлого. Произведение это в своем роде уникально и воспринимается как плод изощренной творческой фантазии талантливого мастера. И вместе с тем его появление на испанской почве закономерно, ибо оно отражает общую тенденцию испанского зодчества к народной декоративности, которая возникла как своеобразная реакция против аскетического канона эрререска. 13. Скульптура Испании 17 в.

В первой половине 17 в. в Испании наряду с огромными алтарными образами— ретабло — стали создаваться произведения станковой скульптуры. Однако скульптура по-прежнему оставалась всецело подчиненной культовым целям; ее изобразительный репертуар, из которого исключались образы светского содержания (в частности, получивший широкое распространение в других европейских странах скульптурный портрет), был чрезвычайно узким. Испанские мастера создавали статуи Христа, богоматери и различных католических святых, которые либо предназначались для украшения храмов, либо составляли так называемые пасос — скульптурные группы, воспроизводящие сцены из Библии и проносимые в религиозных процессиях по улицам во время католических праздников. Культовая скульптура была в силу этого обращена к широким массам верующих, превращалась в активное средство религиозного воздействия. Изображения святых должны были обладать подчеркнутым правдоподобием; у зрителей возникало впечатление полной реальности этих облаченных в плоть и кровь страдальцев. Раскрашенные статуи нередко украшались настоящими тканями, кружевами, драгоценностями, их раны кровоточили, из глаз струились хрустальные слезы, ноги и руки двигались на шарнирах. Стремление к подобным эффектам вызвало, особенно во второй половине столетия, массовую фабрикацию ремесленных, грубо вульгарных идолоподобных манекенов. Они далеко не определяли подлинное лицо скульптуры «золотого века», но сам факт возникновения этой антихудожественной тенденции свидетельствует об исключительных трудностях, которые возникали перед настоящими талантливыми мастерами. Сложение реалистических принципов в их искусстве осложнялось и тем, что в самом творческом методе испанских скульпторов таились конфликты эстетического порядка. Ведущую тенденцию испанской пластики составило стремление к самобытности, отказ от подражательности иноземным образцам. Отойдя от работы в камне, скульпторы обратились к традициям средневекового народного творчества, к созданию деревянных раскрашенных статуй. Но к 17 в. скульптура Испании, прошедшая через ренессансный этап развития, обогатилась иным, нежели в средневековье, пониманием человеческого образа. Сочетание полихромии с новым, стоящим на уровне эстетических требований своей эпохи изображением пластических форм породило опасность иллюзорного сходства статуй с живой натурой. Нужна была огромная сила таланта, высокая мера такта и вкуса, чтобы в этих условиях остаться в пределах искусства, достичь подлинной художественной правды.

В начале 17 в. в Испании выделились две ведущие школы — северная школа Кастилии с центром в Вальядолиде и южная — в Андалузии. Крупнейшим представителем северной школы был Грегорио Фернандес (ок. 1576—1636), уроженец Галисии, в юности переселившийся в Вальядолид и работавший там до конца жизни. Тщательное изучение натуры сочетается у Фернандеса с драматической эмоциональностью образов. Его влекло изображение глубоких душевных переживаний («Св. Тереза», Вальядолид, Музей; «Скорбящая богоматерь», Вальядолид, церковь св. Креста). Хотя этот драматизм в известной мере ограничен довольно узкой сферой человеческих чувств — преимущественно скорби и страдания, — суровая сдержанность его выражения составляет привлекательную сторону творчества Фернандеса. Его высшим достижением была скульптурная группа «Оплакивание» (Вальядолид, Музей) —пожалуй, лучшее из того, что было создано кастильскими мастерами в 17 в.. Группа как бы замкнута в пределах строгого, простого по очертаниям силуэта. Но ее эмоциональное звучание, сконцентрированное в первую очередь в образе Марии, достигает большого внутреннего напряжения. Выразительны ее красивое лицо с печатью сдерживаемого страдания и особенно жест взметнувшейся кисти правой руки, столь по-испански скупой и вместе с тем вобравший в себя и страстный религиозный порыв и все отчаяние матери, потерявшей сына. Безжизненное тело Христа (в испанской скульптуре его изображение представляло единственную возможность запечатлеть обнаженное человеческое тело) сохраняет идеальность пропорций, но в целом оно создает впечатление бесплотности, хрупкости, некоторой угловатости форм, что соответствовало религиозным требованиям в изображении бренной телесной красоты.

В скульптуре южной Испании сильнее были выражены лирические черты. Ее главой стал выдающийся мастер севильской школы Хуан Мартинес Монтаньес (1568—1649). Искусство Монтаньеса в большей степени, чем искусство его современников, было свободно от религиозной экзальтации и аскетической суровости: в нем преобладало восходящее к Ренессансу понимание гармонии пропорций и красоты форм человеческого тела, что отличает уже его раннее «Распятие» (Севилья, собор). Физическое страдание, подчеркиванием которого нередко злоупотребляли испанские мастера, показано здесь очень сдержанно. Спокойствие, одухотворенность и вместе с тем внутренняя сила присущи большинству работ Монтаньеса. Его святые обладают ярким индивидуальным обликом, и в то же время они сходны между собой богатством духовной жизни. Иногда эти качества проявляются более эмоционально, например в образе св. Бруно (Севилья, Музей), запечатленного словно в момент теологического диспута, но гораздо чаще Монтаньес изображает состояние глубокой задумчивости, созерцательности («Св. Бруно», Кадис, Музей; «Св. Игнатий Лойола», «Св. Франциск Борха»—-в университетской церкви Севильи). Значительное место в его творчестве занимают статуи мадонны то в виде совсем юной девушки, то гордой небесной царицы с младенцем на руках (Севилья, Музей), исполненной величия и чисто земной прелести. Впечатление торжественности образа усиливает многоцветная раскраска драгоценных златотканых одежд, мягким движением складок окутывающих фигуру.

В произведениях Алонсо Кано, ученика Мартинеса Монтаньеса, возобладало стремление к идеализации. И хотя его скульптурам («Мадонна», Гранада, собор; «Мадонна ла Соледад», Гренада, церковь св. Анны) нельзя отказать в виртуозности исполнения, что особенно отличает их изысканную полихромию, Кано представляется все же довольно поверхностным мастером. Идеализирующая тенденция его творчества наложила отпечаток и на ранние работы его талантливого ученика в Гранаде Педро де Мена (1628—1688). Однако, переехав в Малагу, Педро де Мена смог не только полностью преодолеть влияние Кано, но и создать такие произведения, которые были в корне противоположены творческим позициям его знаменитого учителя. Искусство мастера, особенно в полных суровой силы рельефах хора собора в Малаге (1658—1662), изображавших около сорока фигур святых, утверждало принципы непосредственного восприятия натуры без всяких прикрас. Его изобразительный язык отличался чертами своеобразной упрощенности и лаконизма. Но постепенно в творчестве Педро де Мена, которое развивалось и во второй половине столетия, нарастали черты религиозной экзальтации и мистицизма. В пору творческой зрелости его привлекало изображение истощенной аскезой человеческой плоти как своего рода бренной и несовершенной оболочки неукротимой жизни духа. Таковы св. Франциск Ассизский (ок. 1663; Толедо, собор) — потрясающий образ монаха-фанатика, Мария Магдалина (ок. 1664; Мадрид, Прадо) - немолодая некрасивая женщина, вся во власти мистического экстаза. В этом произведении сказывается неприятная манерность, свидельствующая об упадке творчества Педро де Мена. 14. Севильская школа живописи в XVII веке.

Так как великий мастер Валенсии Рибера переселился в Неаполь, то за Севильей, живопись которой описал Сентенах, остается честь быть родиной нового испанского национального стиля. Из грубоватых, холодных, все еще итальянизирующих мастеров переходного времени заслуживают упоминания Хуан дель Кастильо (1584-1640) - и то лишь как учитель Кано и Мурильо - и Франсиско Пачеко (1571-1654), так же как учитель и тесть Веласкеса, с одной стороны, и автор "Книги о живописи" - с другой. Внутри нового движения они шли за "старым направлением". Сильный художественный переворот совершился в произведениях Хуана де лас Роэлас (около 1558-1625 гг.), родом нидерландца, но, вероятно, прошедшего школу в Италии. Хотя в его стиле и обнаруживаются фламандские и итальянские воспоминания, но он все же переработал их в своеобразную испанскую манеру острой характеристики, цветистых красок и лучезарных световых эффектов. К его ранним картинам принадлежат большое "Распятие св. Андрея" в севильском музее, с резко очерченными типами, огненными, еще пестрыми, но богатыми переливами красками и голубовато-зеленой далью ландшафта. "Зачатие" в Дрездене, с Богородицей в синем плане поверх красного платья, еще недостаточно свободно. Лучшие произведения его стоят уже вполне по ту сторону переходного движения. Это - великолепная "Битва при Кловиго" с лучезарным Иаковом на белом коне (1609) в соборе Сангра, яркий "Троицын день" в сангрском госпитале и залитая светом, реалистически переданная "Смерть св. Исидро" в церкви этого святого в Севилье.

Во главе созревшей севильской школы XVII столетия ставят первого учителя Веласкеса, Геррера эль Виейо (1576-1656), учившегося вместе с Пачеко у некоего Луиса Фернандеса. Геррера считается первым самостоятельным натуралистом и живописцем широкого размаха испанской школы. Без сомнения, своей смелой, сочной кистью он стремился к новой мощи и величию; но его сила еще не выровнялась, его язык форм часто суров, а световые эффекты изысканны. "Страшный суд" в Сан Бернардо в Севилье, "грешные души" которого произвели впечатление в Испании уже потому, что нагота их действительно обнажена, все же еще напоминает о Роэласе, влияние которого несомненно. Его "Троицын день" 1617 г., виденный нами в галерее Лопес Сеперо в Севилье, с колоссальными фигурами на переднем плане, изображающими "Острые словечки", является действительно откровением в сравнении с картиной того же содержания Роэласа; "Торжество св. Херменгильда" (1624), вестготского святого в синем стальном панцире, возносящегося на небо в хороводе искрящихся золотом ангелов, развертывает уже все средства его бурного искусства. Из его жанровых картин трактирной жизни народа (bodegones, bodegoncellos), имевших, быть может, самое сильное влияние на Веласкеса, не сохранилось ни одной достоверной. В общем он, несомненно, стоит на почве нового века.

Более кротким, гибким и приятным был его сын Франсиско Геррера эль Моцо (1622 до 1685), побывавший в Италии, а затем, как и его отец, переселившийся в Мадрид. Его "Св. Херменгильд" в Прадо изгибается и гнется по всем правилам барочной живописи.

Натуралистический испанский стиль эпохи впервые достигает огненной, мужественно сильной, но сознательной устойчивости у ученика Роэласа Франсиско Сурбарана (1598-1662), умевшего особенно точно передавать натуру, служившую образцом для каждого изображения, каждой головы, каждого платья, с высочайшей силой религиозного одушевления. Назначение искусства Сурбаран видел главным образом в изображении монашеских к легенд о видениях. При этом он был не только хороший рисовальщик, которому удавались пространственные отношения, но и прирожденный живописец, умевший, при некоторой сухости письма, сочетать в одном тоне немногие, но сильные локальные цвета с черным, белым и серым и залить их потоком яркого света. Короче сказать, Сурбаран после Риберы, не оказавшего на него влияния, есть старейший из зрелых испанских живописцев новой эпохи. Уже в запрестольном образе севильского собора (1625) он стоит на пути к самостоятельности. В "Торжестве св. Фомы Аквинского", находящемся в севильском музее, он является уже вполне самобытным, со своей увлекательной характеристикой лиц и ясным блеском освещения. Две серии его картин из монашеской жизни, написанные в 1629 г. для севильских монастырей, самые выдержанные и зрелые произведения этого мастера по рисунку и краскам. Картины из жизни св. Педро Ноласко попали частью в мадридский музей, из жизни св. Бонавентуры поделены между Лувром, берлинской и дрезденской галереями.

Остальные известные мастера севильской школы вышли из мастерских Пачеко и Кастильо. Алонсо Кано (1601-1667), нам уже известный как архитектор и скульптор, стал живописцем и променял мастерскую Пачеко на мастерскую Кастильо. Он работал одно время в Мадриде, но в конце концов вернулся Гранаду. Своим главным успехом он обязан живописи. Хотя за его спокойным, округленным рисунком и тщательно подобранными красками чувствуется тень старой школы, все же, благодаря одушевлению и силе своего воображения и нежной плавности своей кисти, он достиг свободы нового национального испанского искусства. В мадридском музее Прадо, где находятся его произведения "Тело Христа, поддерживаемое ангелами", "Христос у колонны" и прекрасная, сидящая среди ландшафта Мадонна со звездами в ореоле, он лучше представлен, чем в музеях Севильи и Гранады. Его сильнейшую сторону подчеркивает чисто андалузская черноглазая св. Агнеса в Берлине, а более слабым образцом его искусства является св. Павел в Дрездене. Высшую ступень его искусства показывают "Распятие" мадридской академии и Мадонна Севильского собора, а шедевром его, особенно счастливо соединяющим теплую задушевную жизнь, чувство красоты и искренность, нам представляется "Мадонна дель Розарио" в соборе города Малаги. В общем, Кано намереннее, чувствительнее и слабее, чем Рибера, Сурбанат и Веласкес. Благодаря ему испанская живопись не стала бы мировым искусством.

Земляк и младший товарищ Кано по мастерской Кастильо, Педро де Мойа из Гранады (1610-1666), представляет особенное явление в испанской художественной жизни этого века, в том смысле, что вместо Италии он побывал в Нидерландах. В Лондоне он, вероятно, был до 1641 г. учеником ван Дейка, а позднее, в Севилье, повлиял на Мурильо в духе этого мастера. К сожалению, нет достоверных произведений, которые подтверждали бы наглядно эти отношения. Главным произведением Мойа считается интересный запрестольный образ в гражданском соборе, представляющий Марию с мальчиком Иисусом в облаках над коленопреклоненным епископом. 15. Творчество Веласкеса.

Э. Фор: Веласкес - живописец правды. Он констатирует действительность. Он в высшей степени обладает той способностью понимания реальной жизни, которую греки называли разумом, а естественная философия назвала научным духом. Без малейших теологических предрассудков он принимает жизнь в целом. Он вносит в свои картины то, что заставляет кровь циркулировать под кожей, мускулы - напрягаться, все части тела с их костями быть в гармоническом строе, траву и листья - колыхаться, облака - нестись по небу. Объективность Веласкеса, никогда его не покидающая, привела большинство критиков и биографов к взгляду на него как на первого из художников-техников. Действительно, Веласкес почти всегда является виртуозом - техником, но его виртуозность носит характер высший, героический. Правда, он обладает чудесной способностью изображать без крупных усилий все, что хочет и как хочет; но он никогда не говорит с исключительной целью ослепить зрителя своей техникой, легкостью композиции. Виртуоз в точном смысле этого слова выражает не самого себя, а других, он эксплуатирует то, что нашли другие. Но нет художника, который менее заимствовал бы у своих предшественников воззрения на природу и способ ее изображения, нет художника более одинокого и личного, чем Веласкес.

Всю свою жизнь прожив в постоянном подчинении, стесненный обязанностями, наложенными на него королем, и его требованиями, он был свидетелем немилости, в которую впла Оливарес, его покровитель и друг; он был предметом зависти большинства мадридских художников; ему пришлось перенести жестокое страдание, способное отнять полное счастье и у самого мудрого человека - смерть унесла жизнь его любимую маленькую дочь. Но он видел также и радостные дни: он был дружен с Рубенсом, с Рибейрой, путешествовал, видел дивные сокровища Италии. Радость, горе и все присоединяющиеся к ним чувства, через которые нам приходится созерцать жизнь в ее ежеминутно сменяющихся ликах, находятся в числе элементов, которые давали возможность Веласкесу улавливать целое, создавать цельные произведения, полные жизненности.

Его прежде всего считают портретистом, и, действительно, по одному уже количеству портретов он должен быть помещен среди художников этого рода. До нас дошла единственная историческая картина Веласкеса, и она поистине замечательна, почти единственная в своем роде; до нас дошли две бытовые сцены - "Пряхи" и "Менины"; наконец, мы имеем несколько пейзажей, в которых Веласкес является прекрасным изобразителем гор, лесов и неба. Если Веласкес должен изображать человека, он сознательно прилагает всю силу своей проницательности и проникновенности, чтобы уловить его характер, Он подчеркивает, и всегда с легкостью, которая показывает, что он сам нисколько в себе не сомневается, описательные элементы, которые могут помочь ему определить дух, расу и естественные способности этого человека и вызвать на поверхность его существа внутренний закон, им управляющий. Веласкес понимал все великолепие человеческой головы. Он создавал лица, полные сосредоточенной жизни, под подвижною "маской" мускулов которых можно видеть строгий скелет лица. В линиях этого скелета выражает Веласкес существенные черты характера, а в очертаниях губ и глаз рисует внутренний строй духа. Кажется, что каждый мазок его кисти присоединяет к чертам "маски" лица новый элемент той духовной организации, которой он ищет у всех человеческих существ, находящихся перед его глазами.

Никогда Веласкес не раскрывал всей силы своего гения с бОльшим блеском, чем в фигурах принцесс, в королеве Марианне, в инфанте Маргарите.

Подобно всем мастерам фигуры и формы, Веласкес - великий пейзажист. В деревьях, волнообразных очертаниях почвы и в картине дня, умирающего или восходящего, он чувствует ту же темную сокровенную силу, которая влечет его к людям и предписывает ему творить. Большинство его пейзажей являются только фонами его картин: это бесконечные дали, грозовые облака или ясное небо, соответственно требованиям общей гармонии холста. Но если он видит во всем этом почти всегда только утонченные созвучия, служащие как бы аккомпанементом изображению рук, лиц, лошадей, серебристых перьев и поясов, то он постигает все их богатство, все значение их роскоши. Он понимает таящийся в них сокровенный ритм и в возвышенном порыве передает их силу, объединяющую и рассеивающую.

На Веласкеса смотрят как на короля реалистической живописи, и действительно, ни один художник-реалист не может быть приравнен к нему, если понимать под этим словом художника, не умеющего лгать. Но, с другой стороны, если идеалист является человеком, умеющим посредством изображения мгновенных реальностей выявлять реальности бессмертные, то Веласкес является именно таким человеком. Он человек, идеалистически настроенный, но умеющий видеть реальное. 16. Архитектура Нидерландов 17 в.

На фоне пышного расцвета архитектуры 17 столетия в таких европейских странах, как Италия и Франция, достижения Голландии в области зодчества на поверхностный взгляд могут показаться малозначительными. Но подобное суждение будет несправедливо. За внешней скромностью форм, за полным отсутствием стремления к поражающим художественным эффектам, голландское зодчество 17 в. несет в себе много ценного, подчас опережающего свое время. И в первую очередь - столь необычный для этой эпохи примат функционального начала над всеми остальными слагаемыми архитектурного образа. Это качество дает себя знать повсюду - от основополагающих принципов градостроительства до особенностей отдельных типов наиболее распространенных построек; оно проявляется также в том большом внимании, которое в Голландии уделялось сооружениям технического характера.

Новые общественные условия и порожденный ими специфический жизненный уклад нашли свое отражение прежде всего в голландской архитектуре 17 века. В формировании своеобразного облика северонидерландских городов и селений очень большое значение имели природные условия страны. Значительная часть территории Нидерландов расположена ниже уровня моря, и за многие столетия неослабевающей борьбы с океанской стихией была создана грандиозная система гидротехнических сооружений - плотин и дамб, шлюзов* и каналов, без которых нельзя себе представить сельский и городской ландшафт Голландии. Если, например, в Италии и Франции, занимавших в 17 в. положение передовых стран в области градостроительства, в основу планировочных решений были положены принципы торжественной представительности, то в Голландии несравненно большее значение имели факторы, порожденные практическими потребностями города. Для изобиловавшей портовыми городами страны, основу экономики которой составляла морская торговля, особое значение имела система искусственных водных коммуникаций. Это очень ярко отразилось на городской планировке. Обычно голландские города - крупные центры, вроде Амстердама и Гарлема, и менее значительные населенные пункты - за линией еще обязательных в то время городских крепостных стен окружались широким обводным каналом. С этим каналом, который использовался и в транспортных и в фортификационных целях, была связана система внутригородских каналов, разрезавших территорию города по основным и второстепенным магистралям. В Амстердаме с его радиальной планировкой линии главных каналов распределялись по концентрическим полуокружностям, в других городах - по прямоугольной или лучевой сетке; нередко встречалась планировка смешанного типа. Каналы, шлюзы, набережные, разводные мосты в сочетании со следовавшими по водным магистралям разнообразными морскими и речными судами стали обязательными элементами голландских городов, составляя как бы неразрывное целое с их основной застройкой. Берега речных протоков и каналов в одних случаях застраивались сплошным рядом домов, фасады которых опускались прямо в воду, чаще же вдоль каналов разбивались проезды, набережные украшались зелеными насаждениями. Обилие воды в сочетании с зеленью придавало городским улицам большую живописность.

Сами типы городских сооружений в Голландии сильно отличались от сооружений в других европейских странах. В Республике Соединенных Провинций не было подавляющих своей монументальностью и великолепием дворцовых построек королей и вельмож. Церковные здания в соответствии с духом кальвинизма не наделялись очень большими размерами и пышностью убранства. Поэтому главенствующими в городской застройке были общественные сооружения - ратуши и другие муниципальные учреждения, и в еще большей мере - торговые ряды, рынки, биржи, здания коммерческих компаний, цеховые и гильдейские дома. В сочетании с портовыми сооружениями, верфями, с бесчисленными мастерскими и мануфактурами они придавали городам Голландии тот специфический колорит, который столь резко отличал их от городов других стран.

Значительную часть городской территории занимала жилая застройка. Бюргерские жилые дома представляли собой узкие, сильно вытянутые в глубину здания от двух до четырех этажей высотой; фасады их завершались традиционными высокими фронтонами. Тесно прижатые друг к другу, они образовывали фронт застройки улицы или набережной. За домом обычно располагался крохотный дворик. В этом смысле как общая конструктивно-архитектоническая структура жилого дома, так и характер застройки целых кварталов на протяжении большей части 17 в. не претерпели решительных изменений сравнительно с предшествующими столетиями. Изменились главным образом формы архитектурного декора фасадов и интерьеров. Острый недостаток и дороговизна земли способствовали выработке чрезвычайно экономной и рациональной внутренней планировки бюргерских жилых домов, внешне скромных, но отличавшихся высоким комфортом и уютом. Дома богатых патрициев в первой половине 17 в. при сходных конструктивных и планировочных особенностях выделялись большими размерами и более нарядной отделкой фасадов и особенно интерьеров, далеко уступая, однако, в масштабах и великолепии дворцам знати в других европейских странах. Патрицианские дома группировались в отдельных, обычно хорошо озелененных кварталах, образуя застройку наиболее красивых частей города.

Эволюция голландского зодчества 17 века делится на три основных этапа. В архитектуре первого, раннего, этапа - примерно до 1640 г. - нашли свое претворение традиции, сложившиеся в 16 в. и связанные с преимущественным использованием национальных форм зодчества. Это сказывается в общем облике ранних голландских построек - в их композиции, силуэте, в преобладании вертикальных членений, в форме крутых высоких кровель, в прихотливых многоярусных фронтонах. Будучи знакомы с классическими ордерами, голландские мастера применяют ордерные элементы главным образом в декоративном плане. Особенно значительные достижения на этом этапе принадлежат главе гарлемской школы архитекторов Ливену де Кею (1560 - 1627). Его сооружения относятся к лучшим образцам применения смешанной техники кирпича и белого камня, оказавшейся в условиях Голландии наиболее практичной и художественно эффективной. Здание при этом возводилось из кирпича, но главные композиционные элементы фасадов - порталы, фронтоны, ордерные фрагменты, пояса, наличники, замковые камни - выкладывались из белого камня, красиво выделяющегося на фоне кирпича. Такая система придавала фасадам одновременно и тектоническую и декоративную выразительность. При небольшой затрате ценного материала здания оказывались очень нарядными. Наиболее интересное сооружение самого Ливена де Кея- Мясные ряды в Гарлеме (1601 - 1603) - пример характерного для Голландии монументально-художественного решения торговой постройки, в которой торжественная представительность сочетается с практической целесообразностью. Подчеркнутая монументальность при сравнительно небольших размерах отличала другой распространенный в Голландии тип торговой постройки - здания городских весов; они воздвигались обычно на рыночных площадях. В подобном внимании к главным городским торговым сооружениям сказалось присущее голландцам сознание источника своего богатства и силы. Другое направление в голландской архитектуре начала 17 столетия представляет творчество главы амстердамской школы Хендрика де Кейсера (ум. в 1621 г.). В его произведениях постепенно вырисовываются черты классической архитектурной доктрины, правда, понятой еще в упрощенной форме. Примечательно, что эти признаки проявились ярче всего в церковных постройках, то есть там, где принципы практической целесообразности не стояли на первом плане и где была сильнее выражена зависимость от зарубежных образцов. В простых по планам и по общему композиционному решению постройках X. де Кейсера - Южной (1603 - 1614) и Западной (1620 - 1630) церквах Амстердама - отдельные мотивы восходят то к барочным, то к классицистическим образцам. Но в целом эти сооружения лишены органической целостности стиля, и сама структура их и трезвый, несколько прозаический облик равно далеки и от живой пластики барокко и от гармонического равновесия и ясности классицизма. Следующий этап эволюции голландского зодчества охватывает 1640 - 1660-е гг. - период наибольшего экономического и политического могущества буржуазной республики и замечательного культурного расцвета. Это время бурного роста городов и широкого размаха строительства. Голландское зодчество вступает в стадию зрелости, и классицизм, занявший в данный период ведущие позиции, переживает свой подъем.

Голландский классицизм - очень специфическое и во многом недооцененное явление в европейской архитектуре 17 века. Это может показаться неожиданным, но именно в Голландии, стране, казалось бы, не имевшей для этого необходимой художественной традиции, раньше, чем в других национальных школах, сформировались и нашли широкое распространение принципы классицизма. Первые сооружения в полностью сложившихся классицистических формах возникают в Голландии уже в 1630-х гг., в то время как во Франции они появляются только во второй половине столетия, а в Англии - другой стране, где классицизм нашел для себя благоприятную почву,- главным образом в последней четверти 17 века.

Правда, некоторые произведения голландской классицистической архитектуры, особенно более ранние, несут на себе отпечаток известной упрощенности. Но существует немало памятников, где стилевые признаки классицизма выражены в законченных и выразительных формах. Помимо того, для зодчества голландского классицизма очень симптоматично, что его формы были убедительно использованы в сооружениях самых различных типов - от зданий представительного характера до построек утилитарного назначения.

К выдающимся мастерам голландского классицизма относятся Якоб ван Кампен, Питер Пост и братья Юстус и Филипп Винкбонс. Крупнейший из них - Я. ван Кампен (1595 - 1657) был автором самого значительного памятника голландской архитектуры - амстердамской ратуши (1648 - 1655). В Нидерландах издавна существовала традиция сооружения монументальных ратуш, само величие которых было синонимом вольностей города и его богатства. В этом смысле ратуша в Амстердаме, самом богатом центре Республики Соединенных Провинций, как бы завершала собой целый ряд построек, возведенных на территории Нидерландов в предшествующие столетия, наиболее известными среди которых были ратуши в Брюсселе и Антверпене. Но значение амстердамской ратуши, самого крупного здания данного типа во всей тогдашней Европе, было еще шире. Это сооружение мыслилось одновременно как памятник могущества всей республики и ее славы. Традиционные, восходящие к старым постройкам элементы ее композиции -план в виде гигантского каре с двумя внутренними дворами, обязательная башня, превращенная здесь в овальную в плане купольную ротонду, - сочетаются с новыми, характерными уже для классицизма принципами архитектурного мышления, с органически понятой ордерной системой. При свойственной голландскому классицизму некоторой суховатости и холодности зданию ратуши, бесспорно, присущи единство общего замысла и величественная представительность. Особенно эффектны интерьеры - высокая галерея и грандиозный, охватывающий несколько этажей главный зал, перекрытый коробовым сводом. Впечатление торжественности усиливали украшающие ратушу скульптурные композиции.

В формах классицизма сооружались в этот период ратуши и в других городах Голландии, в частности в Маастрихте (1659 - 1664; архитектор Питер Пост, 1608 - 1669) и Энкхейзене (1668 - 1688; архитектор С. Веннеколь). В каждой из них традиционный тип находил свое оригинальное претворение.

В отличие от муниципальных сооружений резиденции штатгальтера - поскольку он не располагал большим придворным штатом - не были крупными постройками. К их числу принадлежит созданный ван Кампеном при сотрудничестве П. Поста так называемый Маурицхейс в Гааге (1633 - 1635), небольшое дворцовое сооружение, один из фасадов которого омывают воды красивого озера. Другой известной постройкой является так называемый Хейстен-Босх близ Гааги (архитектор П. Пост) - своеобразного типа загородный дворец. Ядро его композиции составляет оригинально вкомпонованный в здание большой зал-павильон, расписанный известными живописцами.

Что касается жилых домов представителей голландского патрициата, то они еще во многом сохранили свой традиционный облик. Высокие фронтоны, венчающие их узкие фасады, украшались чаще всего сдержанно трактованными барочными мотивами. В интерьерах патрицианских домов стилевые формы барокко и классицизма применялись главным образом в качестве элементов архитектурного декора. В отдельных случаях голландские зодчие использовали зарубежные образцы планировки и композиции богатого жилого дома, в которых принципы классицизма могли найти более органическое применение. Примером такого рода сооружений может служить Трипенхейс (дом братьев Трип) в Амстердаме (архитектор Юстус Винкбонс). Его строгий и одновременно изящный четырехэтажный фасад расчленен кан-нелированными пилястрами и увенчан в средней части классическим фронтоном.

В качестве образца применения классицистических форм в торговых постройках может быть названо здание городских весов в Гауде (1667; архитектор П. Пост). Без излишеств, только благородством пропорций и красивой рустикой фасадной плоскости, украшенной немногими выразительными декоративными акцентами, создан привлекательный архитектурный образ. Особенно же выделялись в застройке голландских городов здания специальных комплексов, так называемых magazijn, принадлежавших городскому управлению или крупнейшим торговым компаниям. Это были очень большие сооружения, в которых имелись обширные хранилища товаров, запасы разнообразного снаряжения для заморских торговых экспедиций, многочисленные мастерские, залы для собраний членов компании, служебные помещения, а также жилые помещения для служащих. Обычно это многоэтажные постройки с планом в виде каре и большим внутренним двором. Они занимали обособленные участки в самой гавани и окружались со всех сторон каналами с перекинутыми через них мостами. К главным постройкам данного типа принадлежал пострадавший впоследствии от пожара комплекс амстердамского Адмиралтейства (1655). Строитель его, городской архитектор Даниэль Стальпарт, стремился соединить в этом сооружении практическую целесообразность с монументальной выразительностью, используя в качестве образца величественное здание амстердамской ратуши. Но самым грандиозным из подобных сооружений было уничтоженное пожаром в 1822 г. здание Ост-Индской компании (1660). По своим размерам оно могло конкурировать с крупнейшими постройками Европы того времени. В дополнение к обычным для подобного типа зданий многочисленным службам и помещениям в доме Ост-Индской компании находились арсенал и бойня; к нему примыкала также корабельная верфь. Само здание представляло собой сильно растянутую вширь пятиэтажную постройку с внутренним двором, имевшую по главным фасадам по 76 оконных осей. Обогащенные ризалитами, эти фасады в своей центральной части были украшены богатыми порталами и увенчаны классическими фронтонами; над высокой кровлей возвышалась башня с флюгером. Составлявшее предмет особой гордости жителей Амстердама, здание всемогущей в то время Ост-Индской компании по универсальности своего назначения и огромным масштабам, более чем какое-либо другое сооружение непосредственно олицетворяло положение Голландии как первой торговой державы мира.

Самыми распространенными постройками коммерческого назначения были складские здания, тип которых сформировался в самой Голландии. В Амстердаме такие склады строились в огромном количестве; через них проходило все обилие товаров, доставлявшихся в эту страну со всего света. Хотя при возведении таких зданий преследовались, казалось бы, только практические цели, они представляют подлинную художественную ценность. По своей объемной структуре и фасадному силуэту они напоминают бюргерские жилые дома. Их высокие, чаще всего пятиэтажные кирпичные фасады в три или пять оконных осей завершаются треугольным фронтоном, снабженным специальным приспособлением для подъема грузов. Лишенные каких бы то ни было украшений, фасады расчленены крупными арочными проемами по средней оси и меньшими по размерам оконными проемами по сторонам. В некоторых складских постройках фасады имеют скупые акценты в виде выложенных белым камнем архивольтов или одних лишь замковых камней, в других нет и этого, но почти во всех них ясно ощутимы благозвучие пропорций и выразительность самых простых, но целесообразных форм. Подобные складские сооружения совершенно одинаковые либо отличающиеся в немногих деталях - подчас группировались в своеобразные, по-своему законченные композиции, составляя застройку целых кварталов.

В рассматриваемый период, по существу, сложился облик голландских городов. Рождаемое ими ощущение власти человека над природными стихиями, напряженный ритм жизни, деятельный дух, которым была насыщена их атмосфера, - во всем этом уже намечались черты, присущие крупным городским центрам последующих столетий. Недаром Петр I в переломный для истории России период именно в голландских городах увидел образец для строительства новой русской столицы - Петербурга.

Что касается третьего этапа в эволюции голландской архитектуры 17 века, охватывающего примерно последнее его тридцатилетие, то он уже отмечен признаками творческого спада, который сопутствовал нараставшему экономическому и культурному упадку страны. Строительство утратило былой размах, а творческие решения нового поколения голландских зодчих - свою оригинальность. Сильнее обнаружилась их зависимость от зарубежных образцов, в частности от французских. Этот факт связан с общим процессом социального перерождения голландской буржуазии, ориентировавшейся на французские вкусы и отдававшей в этот период предпочтение архитекторам-выходцам из Франции. Крупнейший из них - Даниэль Маро Старший (ок. 1663 - 1752) - был строителем охотничьего замка Де Ворст для штатгальтера (1690-е гг.). Характерно, что на этом этапе ведущее положение в голландском зодчестве занял новый тип патрицианского жилого дома, отныне утративший столь долго сохранявшиеся традиционные национальные мотивы. Соответственно исканиям французской архитектуры этого времени, внушительные, выполненные целиком из камня фасады таких домов лишены пилястр и обработаны только изящным рустом; окна всех этажей по центральной фасадной оси связываются ритмически единой системой обрамлений, а фронтон заменяется аттиком или балюстрадой. В других типах архитектурных сооружений ценные постройки появляются лишь эпизодически.