Сущность человека

Представьте себе двух младенцев — новорожденного зверька и только что появившегося на свет человеческого детеныша. Котенок или щенок с первого дня своего существования пытается действовать — двигаться, хватать предметы, драться с братишками и сестренками за пищу. Во многом он независим от рождения. Человеческий же младенец — существо, во всем зависящее от матери. В соответствии с одной из гипотез эмбриологии, для того, чтобы родиться не менее приспособленным к жизни, чем животное, человек должен находиться в утробном периоде двадцать один месяц. Мы — единственные живые существа, вынужденные формироваться не внутри утробы, а вне — в этом мире.

В смысле приспособленности к миру жизнь животного несоизмеримо комфортнее человеческой: ему незачем мыслить, за него это делают инстинкты — так на сегодняшний день считает большинство антропологов. В этом отношении человек обделен и одновременно обогащен. Потому настолько полярны трактовки человека: человек как "обезьяна, которой повезло" стать человеком [38, с.141] — и как несовершенное животное, которому глубоко не повезло: на свое горе он родился человеком (Ф.Ницше). Но — повезло ли человеку или нет — факт остается фактом: он изначально оторван от природы. В этом смысле сущность человека определяется недостаточностью его инстинктов и, следовательно, неприспособленностью к уютному существованию в мире. Но, с другой стороны, та же недостаточность оборачивается его преимуществом: благодаря своей "эксцентрической позиции" (Х.Плесснер), он рождается с открытой, свободной программой.

Восполняя "животную обездоленность", неспособность выживать "автоматически", человек был вынужден развивать инстинкты. Вероятно, сначала он пытался усовершенствовать свою "животную" сторону. Однако, как бы не точил он ногти и зубы о дерево, они все равно оставались несравненно более слабыми, чем когти и клыки зверя; как бы ни старался бежать стремительнее антилопы, ему не удавалось ее догнать. И тогда человек пошел другим путем: он начал шлифовать свои биологические недостатки в направлении свободной поисковой деятельности, в направлении движения на свой страх и риск методом проб и ошибок.

Таким образом, неуравновешенное положение человека в Космосе порождает совершенно иной подход к бытию, нежели у животных. Вслед за М.Шелером назовем его "мирооткрытостью" [182, 55]. Это — незапрограммированное отношение к миру как к проблеме, следствиями которого стали человеческая пластичность, обучаемость и способность к адаптации. В отличие от "братьев наших меньших", с времен глубокой первобытности и до сих пор человек вынужден каждодневно "решать" мир и себя в нем, создавая новую, внеприродную среду — культуру.

Так из инстинкта самосохранения в процессе поисковой деятельности рождается сугубо человеческий талант — умение мыслить и созидать. Но ведь животные тоже действуют! Почему же они не обладают мышлением и неспособны к созиданию? Неужели дело только в том, что животное детерминировано рефлексами и не способно к альтернативному выбору вариантов, который определяет мышление человека? Но ведь разум животного тоже не всецело инстинктивен. Нет и не может быть такого инстинкта, который бы мог предусмотреть все многообразие возможных изменений. Так, в результате экспериментов французского аббата Даршена с пчелами выявилась интересная закономерность: как только на их пути оказывалось непредсказуемое препятствие, например, игла, воткнутая в ячейку сота, они прекрасно находили выход из ситуации, причем, демонстрировали разнообразие этих выходов: либо вытаскивали иглу, либо перестраивали ячейку так, чтобы игла проходила не через ее центр, а через стенку. И это насекомые! Что уж говорить о шимпанзе, которые могут не только выбрать для разбивания орехов камень целесообразной для этого формы, но и даже передать этот навык потомкам, т.е. основать своего рода "протокультурную" традицию! Эти и другие факты доказывают, что животные обладают не только инстинктивностью, но и рациональностью, которая заключается в успешном нахождении оптимальных ответов на вопросы. Почему же она не перерастает в мышление?

В основе различия рациональности и мышления лежит особый тип активности, свойственный только человеку — символическая активность. Это имел в виду Э.Кассирер, когда называл человека "символическим животным". Животное обладает системой рецепторов, посредством которых оно получает внешние стимулы, и системой эффекторов, с помощью которой реагирует на эти стимулы. Почуяв запах мяса при помощи рецепторов, животное немедленно бросается на поиски его источника. Таким образом действуют эффекторы. У человека же между этими системами существует третье звено — символическое, в какой-то мере компенсирующее его природную недостаточность. Оно создает своего рода торможение между эффекторами и рецепторами, и в этом пространстве возникают своеобразные "органы культуры" — язык, миф, искусство, религия и т.д. Внутри физической Вселенной человек выстраивает себе символическую, Вселенную культуры, в которой и живет. По мере того, как растет символическая активность человека, физическая реальность отдаляется от него. Вместо того, чтобы обратиться к вещам, человек предварительно "пропускает их через себя". Миф, искусство, язык во многом подменяют биологическую жизнь, которая отныне рассматривается через их призму. Таким образом, человек живет в двух мирах: в мире недостаточности — в реальности и в мире избыточности — в символической действительности. Более того, реальность, в том числе и себя, он видит через "искусственного посредника" — символ.

Наиболее ярким проявлением действия символов в жизни человека является язык. Именно с появлением лингвистического поведения человек осознает свое отличие от животного. Поэтому первобытные люди часто не считали людьми представителей чужих племен: ведь те разговаривали на непонятном языке, который воспринимался как вой или лай. Отсюда проистекают мифологические образы "людей с песьими головами" или "голых обезьян", живущих по соседству.

Система языковых символов обладает определенной автономностью от внешнего мира, сугубой "культурностью" в противовес "природности". Она порождает "Действительность-2" отличную от внешнего мира ("Действительности-1") [124, с.38]. В процессе речи языковые символы комбинируются в мириады сочетаний, позволяя формулировать беспредельно многообразные "описания" отношений людей и внутреннего мира личности. Но при том, что лингвистическая действительность есть реальность, отличная от мира, одновременно она есть условие возможности истолкования мира. Г.-Г.Гадамер определяет эту функцию языка так: "Язык есть всеохватывающая предистолкованность мира" [25, с.93]. Философ В.Бибихин расшифровывает эту дефиницию следующим образом: "Как части языка, например, слова, указывают на вещи, а языковые категории и структуры (морфология, синтаксис) на отношения внутри мира, отсылая к тем вещам и отношениям, так язык весь — знак целого мира, причем, цельность языка — знак целости целого, а единоустроенность — знак единоустроенности мира" [там же, с.93]. Эту точку зрения развивает М.Хайдеггер, говоря, что язык — разбиение мира, аналогичное разбивке сада. Это значит, что само устройство мира входит в наше сознание через язык. Именно действительность языка порождает мир в человеческом сознании, да и само сознание в целом.

Наличие языка как во многом самостоятельной действительности дает нам возможность не только говорить, но и думать об отсутствующих в поле нашего зрения вещах. В этом — принципиальное отличие человеческого языка от системы сигналов животных. Если звуки, издаваемые животными, могут передавать сиюминутную информацию (например, о грозящей опасности), то язык человека связывает его не только с настоящим, но и с прошлым и даже с будущим. Тем самым он дает возможность планировать деятельность, используя не только собственный опыт, но и опыт современников и предков; возможность представлять в воображении события, которые еще не произошли. Другое важное различие голосовых реакций животного и языка человека — в том, что сигналы животных не имеют предметной отнесенности. "Собаку можно обучить английскому слову, обозначающему чашку. И когда животное испытывает голод, оно может произносить это слово, фонетически для него удобное. Но дело все в том, что это выражение, а не означение…" [92, с. 359]. Это не слово, имеющее фундаментом значение, а сигнал, не несущий ни образа вещи, ни сути проблемы, ни планов ее разрешения. Таким образом, в языке человека прослеживается та же избыточность.

Тем самым характер человеческой деятельности кардинально отличен от активности животного. Ее процесс и итог всегда связан с созданием нового, с творчеством культуры. Животное же предопределено к конкретным видам деятельности. Оно может накапливать опыт, иногда даже передавать его, но его действия не предполагают творения иной, внеприродной среды. Животное существует исключительно в сфере необходимости. Даже если пчелы филигранно впаивают иглу в стенку сота, то лишь потому, что их поставили в такие условия. Человек же — в соответствии с классическим афоризмом, может обойтись без необходимого, но не может — без лишнего. Ведь его целеполагание часто базируется на мечтах, фантазиях, воображении, благодаря чему и делаются открытия.

Зачем первобытному художнику выцарапывать насыщенные, экспрессивные образы зверей на стенах пещеры Альтамира? Да, возможно, эти рисунки утилитарны, и таким образом он просит у духов помощи в завтрашней охоте. Но не рациональнее ли потратить это время на усовершенствование копья? В том-то и дело, что животное в своей деятельности несравненно рациональнее человека: например, бобер строит плотину гораздо планомернее и с меньшими затратами, чем дипломированный инженер. Но бобер не может в свободное время писать стихи или играть в рок-группе. А инженер может. Бобру не приходит в голову пожертвовать с собой ради идеалов. Ибо в его четко урегулированном инстинктивном универсуме нет места ни для понятия "жертвы", ни для понятия "идеала". Как писал фрнцузский философ А.Бергсон: "Homo sapiens, единственное существо, наделенное разумом, — это также единственное существо, которое может ставить свою жизнь в зависимость от глубоко неразумных явлений" [16, с.109]. Благодаря символической способности человека — способности мышления и воображения — человек перестает быть природным существом. Потому законы человеческой эволюции противостоят биологическим законам. Животному выгодно убивать, чтобы выжить — человек нарушает эту животную предпосылку. Сиюминутная выгода заменяется долговременным планом на будущее. Можно предположить, что если бы разум человека был сродни рациональности животного, то даже при самом безудержном его развитии человек был бы неспособен к созиданию культуры, а, в лучшем случае, лишь к созданию продуктов цивилизации. Тогда были бы возможны самые мощные технические орудия, но невозможны стихи Блока и фуги Баха.

Итак, отправными точками для возникновения человеческого мышления являются свободная поисковая деятельность, "мирооткрытость" и особого рода символическая (творческая) активность. Но все ли это? Ведь эти основания сами по себе требуют основания. И таким "основанием основания" является коммуникация.

Как мы уже говорили, человек неприспособлен к природной жизнью. Единственный для него выход — создание какой-то иной ее формы. Не столько потребление, как это происходит у животных, сколько созидание, производство ее "человеческих", т.е. культурных условий. Но эти условия могут быть произведены лишь совместно, во взаимодополняющей и взаимопланирующей деятельности членов социума: это верно и для первобытного племени, и для современной цивилизации.

Тем самым человек восполняет природное несовершенство не только дополнением себя артефактами, но и — в первую очередь — другими людьми, дарением им своего опыта и принятием их опыта. В этом одна из причин того, что человек стал человеком, а обезьяна осталась обезьяной. Фигурально выражаясь, обезьяна не может дарить и принимать дары. Она не обладает средствами "приращения": видовая программа и единственная модель ее реализации запечатлены в самом ее существе подобно клейму. Ее роль в стае строго определена — ни убавить, ни прибавить. В этом отношении, как и в других, животное самодостаточно.

Человек же получает по наследству лишь часть видовой программы: другую, большую часть он вынужден "присочинять" и "присоединять". О "присочинении", т.е. творчестве, мы будем говорить далее, а "присоединение" — наследование посредством научения и воспитания — начинается с самого рождения человека. Ведь первое, что он видит вокруг, — это другие люди. "Само понятие "человек" предполагает обоюдное существование, существование друг для друга, а поэтому — человеческую общность, социум," — пишет Э.Гуссерль [120, с.317]. Соответственно первая форма деятельности человека — общение, посредством которой он воспринимает те сугубо человеческие смысловые поля, которые образовались до него, и глобальное "поле полей" — культуру социума в разнообразии ее проявлений. Даже сугубо личный, казалось бы, феномен — сознание человека — возникает только в процессе коммуникации: этимология слова "со-знание — знание с кем-то, совместное знание. "Сознание есть возможность большего сознания. То есть в этом пространстве мы обнаруживаем какое-то свойство приращения, увеличения самих себя", — писал М.Мамардашвили [102, с.143].

Язык, культура и коммуникация — три нерасторжимых, нераздельных начала жизни человека. Культурная деятельность и общение людей изначально представляли собой единый процесс. Язык как основное средство общения зарождался в действии. Потому все культурные феномены выполняют функцию средств общения: общения — и не только с современниками, но с предками и потомками. Именно цель трансляции самого ценного от предков к потомкам, т.е. коммуникативная цель и лежит в основе мифа, религии и других культурных феноменов. Любое произведение культуры одновременно есть попытка диалога. И не важно, жив ли твой собеседник, или умер, или еще не родился. Не случайно И.Бродский говорил о том, что он пишет для себя и для другого гипотетического лица. Встреча с Другим есть начало рефлексии, самосознания, отношения к себе. Потому символ гармонии у Гераклита — лук. Ведь между двумя его разнонаправленными концами создается напряжение, которое и приводит в движение стрелу. Стрелу мысли, стрелу творчества, стрелу человеческого бытия.

И вновь мы сталкиваемся с тем удивительным, что, собственно, и определяет человека — с неумением довольствоваться малым. Ведь человеческое общение не ограничивается лишь той формой, в которой оно может быть утилитарно полезно. Совместная деятельность с целью самосохранения, совместные бои с враждебными племенами, совместное выстраивание приемлемых условий жизни — в той или иной форме это есть и у животных. Но почему Другой должен определять мое самосознание, сознание, бытие? Зачем человеку не существующая в природе дружба, часто заставляющая его поступать в ущерб себе? Зачем любовь, противоречащая биологической полигамии? Зачем ему вера — феномен, не имеющий аналогов в природе? Однозначного ответа на эти вопросы не существует. Но вся суть человека — в том, что преодолевая свое природное несовершенство, он не может остановиться. Более того, именно в этой невозможности остановиться он и делается человеком. Потому недостаточность, будучи начальной точкой человеческого действия, еще не служит его определению. Изначальная недостаточность становится основой порождения человека лишь когда приобретает характер творческой избыточности.

Осознавая свою "эксцентрическую позицию" в мире, пишет Х.Плесснер, человек, нуждается во внеприродных (культурных) дополнениях. И значит, по сути, он — искусственное существо. Потому он обречен на попытки создания равновесия между естественным миром и своей "искусственной" сущностью. Но, действуя методом проб и ошибок, человек попутно создает множество "лишних" для биологического выживания вещей, которые впоследствии приобретают собственный вес (например, художественные произведения). Так рождается творческий поиск. Он изначально избыточен, ибо — повторимся — происходит посредством проб и ошибок. Возможно, причина этой "Великой избыточности", т.е. в конечном счете, культуры, и состоит в том, что человеку трудно отказаться от своих прекрасных "ошибок". Заклятия, магические действия, ритуальные песнопения и т.д. — первоначально все это воспринималось как средства, способные спасти человеческую жизнь. Но прошли столетия, тысячелетия, и их практическое бессилие "охранить" человека стало очевидным. Но человек не отказался от них. Просто ли потому что привык жить и действовать в соответствии с ними? Или, может быть, потому что, утеряв целесообразность, они не утеряли красоты? Или человек увидел, какой объединяющей силой для социума обладают все эти "бесполезные" произведения? Думается, все эти предположения верны и дополнительны.

А как же у животных? Ведь они тоже нередко ведут себя "избыточно", например, в игре. Но между этими двумя видами избыточности пролегает пропасть. У животного с годами движения упрощаются, становятся выверенными, целенаправленными. Пробы и ошибки, не приводящие к удобоваримому результату, отбрасываются за ненужностью. А человек культивирует свою избыточность, производя новые и новые "лишние действия" уже не для удовлетворения потребностей, а скорее, из "любви к искусству". Ведь даже в физиологических инстинктах полового влечения или голода человек действует не прямым, а окольным путем. Отсюда — "бесполезное" с практической точки зрения длительное ухаживание за женщиной — с приглашениями в театр и дарениями цветов. Отсюда же — многовековое искусство кулинарии. Не проще ли как у животных — спариться или наброситься на любую пищу? Проще-то оно проще, да вот как-то не по-человечески… А как же по-человечески? Внеприродно. В этом смысле нам близка точка зрения М.Мамардашвили, говорившего, что человек не имеет механизма естественного рождения. Нет, конечно, и человек, и животное (во всяком случае, млекопитающее) физически рождаются одинаково. Но сам факт происхождения человека на свет еще не делает его человеком. Таковым его делают коммуницация, ценности и нормы общества, творческая активность, символические системы его социума, главной из которых является язык. А значит, "человек — это существо, которое есть в той мере, в какой оно самосозидается средствами, не данными в самой природе" [101, с. 42]. С помощью культурных устройств, заменяющих человеку природную приспособленность, — мысли, ценности, смысла, произведения и др. — человек вновь и вновь рождает в себе человека.

Рождение человека — тяжкий труд. Это знает любая мать. Но еще более сложная и напряженная работа — каждодневное порождение человеком самого себя, выход человека за природно предначертанные рамки. Это самопреодоление и самосозидание. Это отказ от инстинктов во имя чего-то более значимого. Это отказ от жизни на природных основаниях, а иногда — и в прямом смысле — героический отказ от самой жизни ради неких более важных целей и ценностей. Философский термин, обозначающий эту "работу взлета" над самим собой, — трансцендирование (трансцензус). Иллюстрация к этому феномену — одна из партитур Листа, где на первом листе написано:"Быстро", на втором — "Очень быстро", далее — "Быстро, как это только возможно", но на следующем — "Еще быстрее". А кредо жизни в трансцензусе, т.е. предельно творческой, избыточной жизни, высказал И.Бродский. Оно звучит так: "Брать нотой выше".

В совместном пространстве коммуникации, творческой деятельности и мирооткрытости и раскрываются личностные качества человека.

Первостепенное из них — незаменимость. Казалось бы, о какой незаменимости можно говорить, особенно теперь, когда мы буквально "срослись" с популярной максимой: "Незаменимых людей нет". С самого рождения каждый из нас является частью какой-либо общности (семьи, рода, церкви, государства и т.д.), и в этом смысле он — заменимый атом общества. Мы можем даже построить определенный "тип личности", соответствующий характеру данной культуры — народа или эпохи, так называемый "социальный" или "национальный" характер, своего рода "модальную личность" (термин К.Дю Буа). Однако, ни такой совокупный тип, ни распространенный в 20 в. образ человека-винтика не являют собой собственно человека. Подлинная же ценность личности заключается в ее незаменимости. Это качество раскрывается, прежде всего, в отношениях любви и дружбы. Именно в искренней, теплой связи человека с Другим он становится по-настоящему незаменимым как для Другого, так и для себя. Наша незаменимость может раскрыться и другим способом — в условиях пограничной ситуации. Эта экзистенциальная ситуация характеризуется тем, что человек, находящийся в ней, поставлен в условия сложного, жизненно важного выбора. Именно в процессе ее разрешения, в напряжении всех сущностных сил человек и может раскрыться в своих высших духовных качествах, в реализации личной свободы.

Второе определяющее качество человека — уникальность — связано с его особым, отличным от других местом в мире. Именно в этом смысле наше бытие есть прерывание непрерывности мировых процессов. Человек есть существо, которое отказывается быть природным: оно становится существом историческим. И не только потому, что, в отличие от животного, имеет понятие времени, может выстраивать хронологию прошлого и проектировать путь в будущее. Нет, главное свойство человека как исторического существа — умение "завязывать узлы истории" путем личностного поступка. Тем самым он отказывается плыть по течению, действовать из соображений комфорта и отстранения от проблем и трагедий человеческого мира, он отказывается быть объектом, "вещью среди других вещей". Свобода личностного поступка — и есть свобода. человека.

Основополагающим качеством человека также является множественность. Теософ Г. Гурджиев, создатель Института гармонического развития человека, настаивал на том, что у человека нет постоянного неизменного "Я". Имя человеку — легион. Каждая мысль или желание человека — другое "Я", о котором он часто не знает сам. В этом смысле человек — есть дом без хозяина, отданный во власть слуг. С одной стороны, именно в этом кроется причина человеческой противоречивости. Но с другой стороны, от этого зависит динамизм человеческой личности. Противоборство многих "Я" — залог изменения человека и сугубо человеческой среды — культуры. Это противоборство диалектически "снимается" в процессе роста человеческой личности: личность характеризуется умением собрать свои множественные "Я" в неповторимую целостность.Вот что пишет об этом замечательный культуролог и семиотик Ю.Лотман: "Мыслящая структура должна образовывать личность, то есть интегрировать противоположные семиотические структуры в единое целое. Противоположные тенденции должны сниматься в некотором едином структурном целом" [97, с. 573]. И далее: "Именно вариативность человеческой личности, развиваемая и стимулируемая всей историей культуры, лежит в основе многочисленных коммуникативных и культурных действий человека" [там же, с. 577].

С этим свойством связано еще одно существенное качество человека — процессуальность. Человек — всегда процесс, а не результат. Человек — это "изобретатель" человека (термин Ж.-П. Сартра). Сущность человека не предшествует его существованию: он — проект самого себя, и потому обречен быть свободным и ответственным за свое самосовершенствование. Любая попытка самореализации делается им ввиду превышения собственной "наличности". В этом смысле и следует понимать слова Ф.Ницше о том, что человек есть мост, а не цель.