Философские воззрения русских мыслителей XIX века

Русская философия XIX века богата и разнообразна, но здесь мы остановимся только на философских воззрениях двух писателей — Ф. Достоевского и Л. Толстого, в чьем творчестве преломились основные идеи и чаяния русского общества позапрошлого века.

Ф. Достоевский о природе зла

Когда в разгар «охоты» террористов на русского царя Ф. Достоевский обсуждал очередное неудавшееся покушение с журналистом А. Сувориным, писатель спросил: «Представьте, что мы случайно услышали разговор о том, что сейчас Зимний дворец будет взорван. Обратились бы вы в полицию?». Суворин, монархист и «махровый реакционер» (как его называли в советской печати) ответил:

- Нет, не пошел бы...

- И я бы не пошел, — сказал Достоевский. — Почему? Ведь это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы его предупредить. Но я боюсь прослыть доносчиком».

Доносительство в ту эпоху было для порядочного человека не только противным, но и невозможным делом. Достоевский тоже был монархистом, и речь ведь шла о жизни царя, но пойти в полицию и донести все равно считал невозможным. Можно попытаться самому обезоружить террориста, но доносить в принципе нельзя.

За полстолетия до этого подобная же проблема поднималась в кругу декабристов. После разгрома восстания многие деятели декабристского движения вели себя очень странно. Так, П. Пестель — человек большого личного мужества, будучи арестованным, на допросах называл много фамилий людей, которые даже не были причастны к движению, видимо, оправдывая для себя такое поведение тем, что царское правительство, узнав о таком большом количестве сторонников декабристов, испугается и пойдет на реформы.

Но был другой известный декабрист Михаил Лунин, который вел себя очень последовательно и достойно, ни в какие переговоры не вступал, никаких фамилий не называл и вообще считал, что всякое доносительство и предательство невозможны. «Какое мне дело, — мог бы сказать он, — до царя и правительства, до того, что оно напугается и пойдет на реформы, так что в будущем жизнь станет легче. Какое мне дело до будущего? Ведь я сейчас погублю свою бессмертную душу, выдав кого-нибудь. Как же я буду после этого жить?».

Лунин прекрасно понимал, что есть вещи гораздо более важные, чем собственные жизнь и благополучие, есть честь и достоинство тот невидимый материал, из которого ткется человеческое существование. Нет совести, нет любви, нет чести — нет и человека, а есть животное — с мускулами, нервами, со многими знаниями, умное, хитрое, но животное.

Это же понимал и Достоевский, который весь свой могучий талант писателя посвятил воспитанию в человеке человеческого. Достоевский понимал, что человек не рождается человеком, что он должен еще им стать, снова родиться — уже в духе, в стихии человечности, что великий символ любой религии — «второе рождение» — не красивый образ, а насущная необходимость для каждого человеческого существа.

В XX веке в России все радикально поменялось. Павлик Морозов, донесший на собственного отца, стал национальным героем. Доносительство, тем более по идейным соображениям, стало нормой жизни, к нему призывали на партийных съездах, его восхваляли в литературе. Государство рубило сук, на котором сидело, подрывало нравственное здоровье народа. Народ испортить легко, а для воспитания его нужны столетия. Тот уровень нравственной деградации нашего общества, который мы сейчас имеем, в числе прочего рожден пропагандой предательства и доносительства.

Достоевский удивительно глубоко проанализировал природу зла. По его мнению, зло всегда будет в мире, пока в мире есть свобода. Зло идет от свободы человеческой воли. Человек не хочет счастья, особенно если это счастье принудительное, он хочет свободы, хочет своеволия, хочет «по своей глупой воле пожить». Любой закон человек воспринимает как насилие над собой, даже если это закон математики, вроде «дважды два — четыре». Человек готов на любую глупость, даже на преступление, лишь бы не быть «штифтиком» (сейчас говорят «винтиком»), игрушкой в руках судьбы и сильных мира сего. Человек согласен на несчастья и страдания, лишь бы остаться свободным.

«Подпольный» человек Достоевского кричит: «Господи Боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что каменная стена, у меня сил не хватило».

Главные герои Достоевского — это люди, решившиеся на преступление, чтобы доказать себе и другим, что они свободные существа (Раскольников, Карамазов, Шатов и другие).

Можно, конечно, избавить мир от зла, но для этого нужно отнять от людей свободу, чтобы они не имели возможности ни капризничать, ни выражать свое недовольство, ни тем более совершать преступления. В таком мире все будут счастливы, но это будет счастье муравейника.

Интересно, что все деспотические режимы успешно боролись с преступностью, поскольку сводили до минимума человеческую свободу, жестоко карая любое нарушение закона (говорят, Гитлер в один день покончил с безбилетниками, расстреляв пару человек). От преступности в таком обществе быстро избавляются, люди могут свободно гулять по вечерам, не опасаться карманных и квартирных краж, но в то же время они совершенно несвободны, они рабы мощного государственного аппарата.

Наоборот, в демократических странах уровень преступности всегда довольно высок: злые люди пользуются предоставленными свободами, потому, что в демократическом государстве человека нельзя просто так арестовать, а надо долго и тщательно готовить и обосновывать обвинение, чтобы самим не нарушить какой-нибудь закон, не ущемить свободу человека, даже если его подозревают в преступлении.

У польского писателя-фантаста Станислава Лема есть прекрасный роман «Возвращение со звезд». Космонавты возвращаются на землю после двадцати лет отсутствия. За это время на земле произошла Великая Гуманитарная революция — всем сделали прививку, после которой человек уже не способен на агрессию, грубость, насилие. Осуществилась извечная мечта — нет больше преступлений и войн. Но космонавты, у которых такой прививки не было, пользуются, как, ни странно, огромным успехом — в них все видят нормальных полноценных людей. Способность козлу, агрессивность оказалась тесно связанной с талантом, упрямством в достижении целей, смелостью. А люди с прививкой стали напоминать послушных овец.

То, что влечет отдельных людей к преступлению, влечет и общество к революции, считал Достоевский. Революция не уничтожает зло, потому что зло не во внешних обстоятельствах, а во внутренней природе человека. В глубине человеческой души борются между собой Бог и дьявол. А революционеры, уверенные, что достаточно уничтожить несправедливые условия — и зло исчезнет, творят, на самом деле, еще большее зло. Человек должен победить зло в себе, внутренне освободиться. Без этого никакие социальные преобразования не помогут. Много лет спустя другой знаменитый русский мыслитель Николай Бердяев в работе «Духи русской революции» (1918) напишет по этому поводу:

«Слишком многое у нас привыкли относить на счет самодержавия, все зло и насилие жизни хотели им объяснить. Но этим только сбрасывали с себя русские люди бремя ответственности и приучили себя к безответственности. Нет уже самодержавия, а русская тьма и русское зло остались. Тьма и зло заложены глубже, не в социальной оболочке народа, а в духовном его ядре. Нет уже старого самодержавия, а самовластие по-прежнему царит на Руси. По-прежнему нет уважения к человеку, к человеческому достоинству, к человеческим правам. Нет старого самодержавия, старого чиновничества, старой полиции, а взятка по-прежнему является устоем русской жизни... Сцены из Гоголя разыгрываются на каждом шагу революционной России, она полна мертвыми душами. Хари и рожи гоголевской эпохи появились на почве омертвения русских душ».

То же самое можно сказать о нашем времени: нет больше КПСС, нет тоталитарного режима, а хари и рожи все равно остались. По-прежнему берут взятки, по-прежнему осталось неуважение к личности, к ее правам, по-прежнему власть считает народ и его жизнь полем для своих экспериментов. И по-прежнему народ не верит власти, боится ее и раболепствует перед нею. Все это глубоко заложено в характере народа и будет изживаться еще очень долгое время. Хотя какие-то трещинки и появились в этом монолите — например, более или менее свободная пресса, более или менее свободное предпринимательство, люди, осознающие свою свободу.

По Достоевскому, есть две формы выражения человека: богочеловеческая и человекобожеская. Человек есть постольку, поскольку он есть образ Божий. А если человек сам себя считает Богом, ставит себя на место Бога, провозглашает «Человек! Это звучит гордо!», полагает, что он венец вселенной и ему все дозволено (перекраивать мир, историю), — это в человеке торжествует не божественное, а дьявольское, злое начало.