93*. О. Т. Перевощиковой

Первая половина августа 1900

Алупка

Добрейшая Ольга Тимофеевна!

   Наконец я с семьей, вдали от телефонов, всяких дел, сижу в Алупке, на высоком балконе, среди неба и земли. Впереди, распластавшись по земле, спит грозное море, за спиной, точно вековой сторож, навострив на самой макушке свои уши, стройно возвышается Ай-Петри. Ночь идет на нас из-за моря, а за горами борются с ней последние лучи промелькнувшего дня.

   Мы среди настоящей природы, а Вы знаете, как трудно ее найти в 20-м веке, когда цивилизация испортила все углы прекрасного мира. Среди такой обстановки воскресают лучшие душевные чувства, вот почему я и начинаю свое письмо столь витиевато. Не даром дались нам эти несколько недель отдыха. Надо было проработать 10 месяцев, протомиться в Ессентуках, пережить двое суток отчаянной бури на море... Эти дни были мучительны не столько для меня, сколько для Маруси. Она, бедненькая, изволновалась. На море буря не так страшна, как смотря на нее с берега. На этот раз все время ветер дул попутный, и это значительно уменьшало качку, несмотря на величину рассвирепевших волн. После ужасной, бессонной ночи, которую я провел в вагоне по пути из Ессентуков в Новороссийск, я с восторгом ступил на пароход за 6 часов до момента его отправления. Выкупавшись в море, переодевшись, я выспался великолепно и вышел на палубу к моменту отхода парохода, когда загудел первый свисток. Море, окрашенное красноватыми лучами заходящего солнца, едва заметно дышало.

   Перспектива лунной ночи еще больше манила меня в путь, а свидание с Марусей и детьми, по которым я сильно соскучился, усугубляло мое желание плыть скорее. Но, увы!.. вместе с паром, вырвавшимся из трубы при третьем свистке, сорвался с гор целый ураган, пронесся над нами и со свистом ринулся в море. Это был знаменитый новороссийский ветер: nord-ost. Сила его неописуема. Даже спящая громада вод разом встрепенулась от него, озлилась [от] неожиданного пробуждения и с ревом запенилась. Мы двое суток не переставая ныряли по грозной стихии, которая не давала уснуть. Луна осветила свинцовые ряды волн, на душе было жутко и страшно.

   Все эти два дня бедная Маруся бегала к морю, страдая за меня при каждой разбивающейся о камни берега волне. Она отслужила молебен, и ей показалось, что волнение стихло. К этому времени мне удалось пробраться на сушу в Феодосии, и я послал ей успокоительную телеграмму. Все это провидение приготовило, очевидно, для того, чтобы наша встреча вышла еще любовнее, нежнее и поэтичнее. Сойдя на берег, мы поторопились уехать от людей из Ялты, в природу, и чувствуем себя теперь Винницием и Лией в финале романа "Quo vadis"¹. Встаем рано, в 8--81/2 часов и ложимся в 11 --111/2... Каково!.. По утрам, полуодетые, вдыхаем морской утренний воздух и пьем кофе. Я ухожу купаться и возвращаюсь к завтраку, простому, но вкусному. После завтрака -- прогулка с детьми к морю, потом Маруся уходит брать ванну с детьми (не каждый день). По возвращении ложимся спать, потом обед, писание писем (как теперь), небольшая прогулка после обеда, укладывание детей, чтение Горького и, наконец, сон.

   Вот наша семейная идиллия. Последние два дня она была нарушена легким нездоровьем Киры (конечно, желудок), которое, слава богу, теперь поправилось. Немного осталось нам времени блаженствовать здесь, так как 29-го надо быть в Москве на освящении новой фабрики и общем собрании в конторе. С большим сожалением думаем о том, что Вы терзаетесь в Москве, измученная тяжелым характером больной бабушки...

   Дай бог Вам силы и здоровья, чтобы перенести посланное испытание.

   Крепко целую Вас и бабашу вместе с Марусей и детишками. До скорого свидания.

Любящий и уважающий вас

Костя