236*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Сентябрь (до 26-го) 1906

Москва

Дорогой и милый Владимир Иванович!

   В теперешнее время нельзя ссориться. Простите меня.

   Я, больше чем кто-либо, ненавижу в себе тот тон, который я не сдержал в себе вчера. Он оскорбляет и унижает прежде всего -- меня.

   Я искренно раскаиваюсь и еще раз извиняюсь.

   У меня две причины, смягчающие мою вину.

   Первая. Нельзя после самого трудного акта вызывать на объяснения артиста, у которого нервы превратились в мочалу.

   Вторая. Я не могу примириться со всякой оплошностью или нерыцарским поступком театра. Когда мне бранят театр чужие люди, а я знаю, что они правы, и не могу заставить их молчать или обличить их во лжи,-- я страдаю больше, чем кто-нибудь Другой, так как мне особенно важно, чтоб наш театр был не только художественным, но и в высокой степени культурным и корректным. Без этого он теряет половину цены для меня.

   Когда мне кажется, что Вы в качестве директора делаете ошибку, я страдаю самым настоящим образом и не сплю ночей напролет и злюсь на Вас больше, чем на кого бы то ни было другого. Что это, признак любви или недоброго чувства?

   Отвечу Вашим же примером: "Мать, которая бьет своего ребенка, сунувшегося под трамвай, выказывает высшую степень любви, а не ненависти".

   Я Вас люблю, как очень немногих, и потому часто бываю слишком требователен, так как мы с Вами встречаемся только в деле, где слишком много поводов для столкновений.

   Простите, но не истолковывайте мою нервность неправильно. Обнимаю и извиняюсь. Очень бы хотел, чтоб это письмо прочли те, кто были вчера свидетелями злосчастной сцены.

Ваш К. Алексеев

   Плохо пишу, но и сегодня виноват второй акт "Горя от ума".