4. Процессы распредмечивания и общения

Так реальное функционирование культуры возвращает ее из предметного состояния в процессуальное, которое вновь выступа-

81

ет как совокупность различных способов деятельности — генетически нетранслируемых приемов, методов, «технологий» освоения, усвоения, присвоения каждым новым поколением людей вырабатываемых в ходе развития человечества человеческих качеств. Поскольку же тут не действует императивная, независящая от воли и желания личности сила генетического кода и поскольку объем культурной предметности во много раз превосходит возможности его распредмечивания каждым конкретным человеком, постольку перед ним — а прежде перед его родителями, его учителями, всей социальной средой, в которой растет и формируется личность, — встает необходимость выбора. Нам приходится выбирать определенные фрагменты наследия, которые нам представляются ценными, из необозримого и все возрастающего в ходе развития культуры богатства наследуемых каждым поколением предметно воплощенных ценностей — вещей, книг, произведений искусства, обычаев, обрядов, форм поведения, социальных концепций, даже религиозных воззрений, при одновременном игнорировании, забвении, а подчас и физическом уничтожении того в предметном наследии культуры, что кажется лишенным подлинной ценности или обладающим «антиценностью» — еретическим, пошлым, безнравственным, реакционным, уродливым, безобразным, антихудожественным... а это означает, что распредмечивание, как и опредмечивание, имеет своим условиемсвободу — не ту рационалистически трактуемую «свободу», которую определяют как «познанную необходимость», а ту действительную свободу действий человека, которую он обретает в обстоятельствах постоянного самочувствия«на развилке»разных дорог — подобно сказочному витязю, поставленному народной фантазией на распутье и вынужденному решать, какую же из этих трех дорог он должен избрать, дабы достичь желанной цели. Свобода человека оказываетсявозможностью и необходимостью постоянного выбора — в каждое мгновение его жизни, выбора в мелком и в крупном, выбора целей и средств, выбора действий и партнеров, выбора в более или менее широком спектре расстилающихся перед ним вариантов.

Не абсолютизируя вместе с романтиками и модернистами свободу в ее эстетических проявлениях, вместе с анархистами — ее политическое выражение, а вместе с экзистенциалистами — ее нравственно-философский смысл (Н. Бердяев счел даже возможным «в основу философии положить не бытие, а свободу»), мы должны определить ее реальную роль в человеческой жизни, поскольку она управляет не только процессамитворческого опредмечивания, но ираспредмечиванием того, что заключено в предметном бытии культуры. Если в так называемой традиционной культуре, на первых этапах жизни человечества возможнос-

103

ти осуществления этой свободы были минимальны (судьба Михаилы Ломоносова или Федота Шубина показывает все же, что они имелись и тогда), то развитие буржуазного общества, начиная с эпохи Возрождения на Западе, делало их все более и более широкими, обеспечивая тем самым формирование человеческой личности, т. е. такого качества каждого индивида, которое делает его уникальным, неповторимым, единственным в своем социальном роде существом; соответственно общество начинает ценить индивида не по его принадлежности к той или иной социальной, этнической, половозрастной, конфессиональной и профессиональной группе, а пообретенным им собственным качествам («феноменом Наполеона» я назвал бы эту новую историко-культурную ситуацию, потрясшую воображение европейцев в начале прошлого века). Но и в наше время широта «спектра степеней свободы» распредмечивания памятников культуры, как и предметного творчества, существенно различна в разных условиях — в тоталитарных социальных системах: фашистской, сталинистской, маоистской, пол-потовской, исламо-фундаменталистской она сведена к минимуму, а в демократически организованных обществах спектр этот раздвинут до возможных в совместной жизни людей границ. В России, наконец-то вырвавшейся к свободе после многовекового господства разных форм тоталитаризма, проблема свободы становится особенно острой не только в политической теории и в праве, но и в эстетике, поскольку художественное творчество оказалось перед альтернативой: сохранить осуществленную модернизмом в первой половине нашего века абсолютизацию принципа «свободы творчества» художника и «свободы сотворчества» зрителя, читателя, слушателя, приведшую к вырождению свободы впроизвол, или сохранить тоталитаристское подчинение процессов опредмечивания и распредмечивания в искусстве жестким канонам,абсолютизирующим традиционные стилевые структуры классики, или же прокладывать третий путь, на котором можно было бы найтиспособы уравновешивания традиции и новаторства, свободы художественного творчества и рецептивного сотворчества с «художественной необходимостью»...

Решая эту непростую задачу, необходимо учитывать, что широта спектра степеней свободы различна в разных сферах культуры: в научной и технической деятельности возможности свободного выбора позиции, оценки существующих теорий и практик, постановки задачи и способов ее решения предельно ограничены, в религиозной и политической деятельности они гораздо более широки, а в эстетически-художественной сфере кажутся в наше время вообще беспредельными, подчиняющимися лишь суждениям индивидуального вкуса личности. Все же

83

и здесь свобода неабсолютна: за видимым «броуновым движением» вкуса стоят невидимые, глубинные социально-психологические детерминанты, которые могут не осознаваться самими зрителями, читателями, слушателями (как и художниками), но которые обусловливают развитие этого «эстетического беспредела» в данных историко-культурных условиях. Объясняется же различие степени свободы личности в ходе распредмечивания разного рода культурных предметов тем, что в одних случаях передача определенной информации — научной, религиозной, управленческой — предполагаетее адекватное восприятие получателем (в той мере, разумеется, в какой это вообще возможно), а в других — в частности, в распредмечивании художественных текстов — более или менее активное и целеустремленное, но объективно необходимое, хотя чаще всего неосознаваемое,соучастие в выработке информации, которая оказывается результатом совместного действия художника и зрителя, читателя, слушателя, ибо его восприятие включает в себя моментсо-творчества; иначе говоря, информация, содержащаяся в произведении искусства, переходит из потенциального состояния в актуальноев процессе диалога создателя художественного произведения и каждого из тех, для кого он создан, тогда как передача научного, технического, делового сообщения являетсямонологической. Диалог — это не «обмен монологами», как нередко его определяют, асопряжение интенциональных информационных потоков (т.е. ориентированных друг на друга) во имя получения новой информации, объединяющей ее создателей, не стирая при этом индивидуальности того и другого. Это значит, что монологический способ связи людей, оптимальный в определенных областях культуры, являетсякоммуникацией, а диалогический их контакт —общением, т. е. межсубъектным взаимодействием.

В дальнейшем будет осуществлен под этим углом зрения обстоятельный анализ особенностей художественного способа распредмечивания, и, в частности, его отличия от эстетического восприятия, которое не является по природе своей диалогическим, хотя и предоставляет индивиду максимум свободы в вынесении оценки («У каждого свой вкус», «О вкусах не спорят» — гласят идущие из древности поговорки), а сейчас хотелось лишь показать, что выявление сущности и специфики каждого способа духовной связи людей возможно только при его рассмотрении в культурологическом контексте, ибо изучение этого контекста раскрывает различия коммуникации и общения как двух необходимых культуре, но оптимальных в разных ее сферах способах распредмечивания опредмеченных в плодах созидательно-творческой деятельности людей их «сущностных сил».

105