Общие постулаты трех религий

Популярная сейчас дефиниция аврааминеская традиция, охватывающая — в соответствии с земной хронологией получения Вести (о сотворении человека в лице Адама) — мировоззренческие системы иудаизма, христианства и ислама, имеет серьезные аргументы в пользу своего права на существование.

Первое, что бросается в глаза, есть единодушное признание всеми и каждой из этих религий общего корня и кровного родства, братства всех народов, их принадлежности к одной семье через происхождение человечества от перволюдей — Адама и Евы (Хавы) — и, после Всемирного потопа, — от потомков Ноя. К этому следует добавить позиционирование у истоков веры патриарха Авраама (откуда, собственно, и взято само интегри-

271

рующее их, в известной степени, определение); нетерпимость к язычеству и борьба с ним, а также общий символ, центр притяжения, почитания и соперничества — Святой Град Иерусалим.

Однако кроме этих, чисто внешних, признаков есть и более прочные основания усматривать значительную внутреннюю близость между перечисленными, глубоко своеобразными и, в целом, несомненно разными учениями.

На сущностном уровне все занимающие нас здесь проповеди объединяют: прежде всего полученное в их начале Божественное Откровение, являющееся плодом высшего вдохновения в форме личного озарения; вытекающий из него, в той или иной форме, Завет (договор) с Богом; диалог между Творцом и человеком, возрождающий древнюю веру в Единого, напрямую говорящего с индивидуумом, и постепенно вытесняющий духовным поиском бесплодные тоску и томление на задний план; требование не искать себе врага и источник бед вовне, но бороться с ним внутри себя.

Авраамический Господь обитает в таинственном мраке, у него нет никакого образа, он проявляет себя как Глас. Он есть тайна, непостижимая, а порой и невыносимая для человеческого существа. Он — Бог огня и бури, но и утешения. Он взыскует правды, для него все одинаково ответственны за свои поступки. По итогам его суда он может быть источником грозных кар, но и Божественной Любви.

Едины эти религии и в своем понимании космогонии как акта Творения из ничего, а не создания мира на базе чего-то бывшего ранее: здесь Хаос не предшествует бытию, а Бог изначально творит небо и землю. Структура мироздания раскрывается в них как становление, динамика и развитие.

Одна в них и страстная вера в спасение и избавление, тесно связанная с представлением об исключительной мессианской роли приверженцев каждой из религий и ожиданием Мессии, который восстановит Царство Божие (иудеи ждут его прихода, христиане — Второго Пришествия Христа, мусульмане-ши-

272

иты — объявления «скрытого» халифа). Обратившись специально к библейскому мессианизму, составляющему самую суть Писания, мы увидим, что его родоначальником явился царь Давид. Помазанник, Мессия с тех пор начинает утверждаться как средоточие Священной Истории и веры.

Все это напрямую связано с особым восприятием человека. Он — венец Творения и господин, призванный владычествовать над миром живой и неживой природы. Он создан сначала, а потом для него насажен и населен зверями Сад Эдема как место, где Господь будет вступать в диалог с ним во время своего отдыха. Человек — соработник Бога, Эдем задуман, чтобы он возделывал и хранил его. До своего изгнания он вел там активную созидательную жизнь. Таким образом, труд есть изначальное отличие человека от животного мира, его призвание, а не наказание. Деятельность и творчество суть залог его Богоподобия в авраамической традиции.

Культура — область чисто человеческого приложения: Каин и его потомки отстраивают на пустом месте первый город, самостоятельно осваивают металлы и изобретают музыкальные инструменты. Одновременно связь названных достижений с родом проклятого братоубийцы метафорически указывает на то, что, по мнению Ягвиста, степень продвинутости цивилизации не связана напрямую с нравственной высотой.

Полнокровная личность предстоит перед Богом Живым. Господь посещает верных: например, в виде странника с двумя спутниками он разделил трапезу с Авраамом в его шатре (так называемая «ветхозаветная троица» — Ягве и Архангелы Михаил и Гавриил).

Ей адресован императив смирения: «И одним взглядом поражаешь надменных» (Пс: 17 35) и понимание сути Грехопадения как попытки человека занять во Вселенной место Бога, тогда как он избрал его себе в товарищи, помощники и проводники своей воли.

В центре библейского рассказа о Первородном греке стоят два дерева — Древо Жизни и Древо Познания Добра и Зла. Свя-

273

щенное Дерево было распространенным на Востоке символом сокровенной мощи и тайны бытия, которой владеет только Всевышний.

Древо Жизни Ветхого Завета — прежде всего источник бессмертия. Путь к нему Бог человеку не закрыл, поскольку изначально задумал его бессмертным. Он запрещает ему приближаться лишь к Древу Познания и есть его плоды. Значит, оно и является Древом Бога.

Действительно, владение знанием о добре и зле, т.е. способностью отделять нравственное от безнравственного, во всех религиях есть исключительная прерогатива Божества. Источником соответствующих законов для людей является Предвечный.

Следовательно, мы еще раз (см. главу 1) убеждаемся, что смысл нарушения табу Адамом по наущению Евы Змеем состоит в том, что человек усомнился в адекватности господних предписаний на этот счет, возжелал сам, без Бога, определять, что есть добро и зло, делать моральный выбор не на основе его заветов, а самостоятельно, вместо него, устанавливать для себя и других этические нормы, т.е. занять его место. За такое Грехопадение человек и наказан утратой бессмертия: Эдем и путь к Древу Жизни для него закрыты.

Правда, Коран знает только одно Древо — Жизни. Но в древневосточном мироощущении понятия жизни и познания нередко идентичны. Так что содержание драмы, разыгравшейся в Эдеме, от этого не меняется.

Человечество еще раз в ветхозаветной истории совершает аналогичное поползновение: Вавилонскую башню оно покушается возвести до небес, т.е. несанкционированно проникнуть в Божественные чертоги. Ведь по лестнице, спускавшейся с небес, могли передвигаться только Господь и его Ангелы. Здесь наказанием следует смешение языков и их рассеяние по лицу земли. Заодно еще один урок: в своем отношении к Богу человек должен руководствоваться только искренностью и чистосердечием.

Личностный дух почитается независимым. Он не растворяется в экстазе, не уходит в мистическое молчание, не простира-

274

ется в рабской покорности, но в священной борьбе стремится к конечной реализации своего духовного начала через очищение материальной природы. Божественные дары не приходят к праздным и пассивным, а даются только при напряжении всего существа в этой борьбе. Квинтэссенция обретенного Закона заключается в следовании путями монотеизма и нравственности. Главное — не страшащаяся, как показывает рассказ о жертвоприношении Авраама (Ибрахима), никаких жертв преданность Богу и Вере в Грядущее, убежденность, что он не допустит до крайности.

Отсюда следует, что ослабление религиозных уз ведет к катастрофе — духовной, а иногда и политической, что искреннее раскаяние единственно спасает от постигших за отпадение от Господа бедствий, что, при необходимости, оно приходит в облике Боговдохновенного вождя-избавителя.

К доле — пути пророка — относятся как к подвижничеству. Его дар есть результат аскезы, понимаемой не как страдание или мучение, а испытание и тренировка душевных сил, сопровождаемые постом и сосредоточенной молитвой, чаще всего в пустыне, но всегда — в уединенных местах. Его дарование открывается в Озарении, когда человек осознает себя пророком и вместе с тем ощущает готовность начать дело, которому он свыше предназначен.

Задача пророка — обличать народ и власть в случае их отпадения от истинной веры, служить духовному сплочению нации. Попрание справедливости всегда вызывает его самое сильное негодование. Он есть защитник угнетенных и провозвестник Правды Божией.

Так, в годину испытаний в Палестине раз за разом появляются посвящающие себя этому проповедники: Пророки или Сыны пророческие. Они настойчиво, иногда навязчиво, исповедуют покаяние и духовное возрождение. Пророк может отвернуться от царя, для которого критически важна его духовная поддержка, проклясть его нечестивые деяния. Его же одобрение дает царской власти высшую, сакральную санкцию.

275

Цари воспринимают пророков с пиететом или подвергают преследованиям, но всегда опасаются. В православной традиции ту же роль, в том числе в чисто внешних поведенческих стереотипах — презрении ко всему материальному, опрятности и гигиене, лексической сдержанности и т.п. — играют юродивые, а в исламской — дервиши и последователи некоторых суфийских орденов. Так же видит свое служение обществу левая часть русской интеллигенции и западноевропейских интеллектуалов.

Авраамизм проповедует миролюбие, смелость, терпимость, дружеское отношение к другим народам. Он повелевает людям быть чистыми, милосердными, непорочными, богатым — не кичиться своим счастьем, но отдавать значительную долю своего состояния на социальное служение, ибо в Псалтири сказано: «угнетенных людей Ты спасаешь» (По: 17 33).

Авраамизм несет людям революционную (особенно для Древнего Востока) идею равенства всех перед Господом, включая царя и его последнего подданного, ибо над сильными и великими неизменно стоит высший Закон Божественной Правды.

Помазанник выделяется из этого ряда только потому (это прямо говорится, например, о Давиде), что его особенно возлюбил Бог за его благочестие, и за это «на нем почило его благословение». Значит, покоряться следует только духовному авторитету харизматического героя.

Приоритет отдается здесь власти духовной в форме непосредственной теократии, где содержатся уже зародыши и религиозной общины, и Церкви, и византийской симфонии Церкви и Царства, и концепции халифата и имамата, и споров в Московии XVI в. о первенстве церковной и светской власти (но и общества, которое построено не на произволе монарха, а на законе и конституции как его частной форме). Теократия выступает высшим осуществлением свободы, ибо личность сама избирает себе жизнь с Богом и должна активно участвовать в осуществлении Божественного Плана*

Монархия воспринимается лишь как неизбежное зло, несовершенное установление, порожденное по грехам и слабостям

276

людским. Притча о терновнике прямо постулирует, что к мирской власти стремятся и ее достигают только люди негодные и надменные, и прока от их правления мало. Отношение к власти нашей левой интеллигенции, опять же, есть лишь развитие этих

древних взглядов.