«Семейная» модель общества и государства

Понятия государства и семьи в китайской парадигме теснейшим образом взаимосвязаны. Первое видится большой семьей, а вторая — малым государством. Оттуда вырастают описанный ранее образ мудрого правителя, опекающего своих подданных, и опирающаяся на реальную практику вера в заботу государства о людях, а также неодобрение сторонников быстрых перемен, не имеющих терпения дождаться ее проявления.

К семейным связям относятся с подчеркнутым почтением, они считаются сердцевиной общества, их интересы превалируют над отдельно взятой личностью, которая рассматривается лишь в их рамках. При наличии благоприятных условий стремление к совместному проживанию близких родственников традиционно становится решающим фактором и резко преобладает над центробежными тенденциями внутри рода.

На суд родственников принято выносить все заботы: ничто личное не должно ускользнуть от их внимания. Человек с первых лет жизни привыкает к тому, что частное, индивидуальное на шкале ценностей несоизмеримо с общим, обязательным для всех.

252

Любовь также отступает перед приоритетом семьи. На том же зиждется и запрет поднимать руку на женщину, даже в ответ на ее удар. Отсюда такое явление в жизни современного Китая, как женское насилие в браке.

Единство клана символизирует родовое святилище с могильными и храмовыми землями, не подлежащими конфискации ни под каким видом. Сила и авторитет такого большого семейства признаются властями, предоставляющими им решение мелких тяжб.

Китайцы и варвары; характер знания и восприятия мира

Перечисленные выше особенности китайской культуры постоянно подпитывают в ее носителях ощущение собственного превосходства. Для полноты картины в нее остается внести всего один штрих политической и моральной теории ханьцев.

Как мы помним, право управлять государю, олицетворяющему собой интересы народа, дает его добродетель, каковая тождественна обладанию им соответствием божественно-космической силе Небес. Последнее же означало принятие им на себя ответственности за весь мир, состоящий, таким образом, из Поднебесной и тяготеющей к ее центру (властителю, сыну Неба) варварской периферии.

В правильности такой интерпретации действительности китайца убеждает взгляд на личность как на изначально нравственное существо. Следовательно, преступивший традиционные нормы — для него не более, чем говорящее животное (сравним с известной нам уже этимологией греческой лексемы βάρβαρος). А поскольку в окружении Империи такое случалось неоднократно, то проживающие за ее пределами и были варварами. Из этого вытекает еще одно следствие. Китайцев не раз обвиняли в коварстве. Но так как не уважающий наследие не является для них человеком в полном смысле слова, необязательность вьгаол-

253

нения договоренностей в отношениях с ним не рассматривается ими в стилистике вероломства.

И еще одно. В Китае поэзия и по сию пору находится на той же высоте, как некогда в Элладе. Более того, успешная карьера чиновника и политика напрямую зависит от того, насколько он умелый каллиграф, хорошо умеет писать стихи, петь, слагать и исполнять инструментальную музыку.

Недаром многие императоры Китая заслуженно, а не «по должности», были лучшими писцами и поэтами своего времени. Самый малограмотный крестьянин знает не менее 3000 иероглифов, а по-настоящему образованные люди — миллионы.

Удивление СМИ по поводу перечисленных навыков у нынешних руководителей Поднебесной (во время Их визитов за ее пределы) выглядит в глазах китайца дикостью: иначе и быть не может. В этом заключена одна из фундаментальных основ общественной и мировой стабильности. И поэтому тоже, а не только из-за того, что за пять тысяч лет своей цивилизации китайцы остались на месте, обучив массу этносов, а мир вокруг них многократно переменился, они, подобно грекам, считают прочие народы варварами.

Конфуций был противником притязаний на сверхъестественную разумность. Его учение о познании подчинено нравственно-социальной проблематике. Для него оно означает знать людей.

Если знание побуждает действовать, рассуждал Конфуций, то человечность (о ее содержательной стороне см. выше) дарит бесконечную мудрость, которая затем еще более укрепляет свой источник. Его практика познания есть, следовательно, прежде всего общение с людьми. Изучение природы его мало интересует.

Личность, в свою очередь, предстает в конфуцианстве сетью межчеловеческих отношений, общественным лицом. Здесь нет отчетливого представления о человеке как психически целостном субъекте, который оставался бы во времени равным самому себе. Человек есть то, чем он является для других»Он живет волей к преодолению себя, превосходящей индивидуальную жизнь и побеждающей даже смерть.

254