5.2. Герменевтика

Происхождение понятия «герменевтика» (от греческого «hermeneuo» — истолковываю, разъясняю) принято связывать с именем Гермеса, который в древнегреческой мифологии был посредником между богами и людьми, истолковывая повеления богов людям и просьбы людей богам. Исторически предмет и цели герменевтики менялись: от интерпретации текстов Гомера в эпоху античности и Библии в Средние века (так называемая экзегетика) до описания условий понимания в настоящее время (Гадамер). Однако, несмотря на различия, в самом общем плане можно утверждать, что в рамках проблем герменевтики всегда находились культурные феномены, и она занималась исследованием смысла, которым наделены продукты человеческой деятельности, то есть тексты (в культурологическом понимании). Герменевтика не является отдельной дисциплиной, это специфическое направление в философии и гуманитарных науках.

Основным понятием герменевтики является «понимание» — постижение смысла культурного феномена. Основоположник философской герменевтики Фридрих Шлейермахер (1768—1834) попытался создать теорию понимания. Понимание текста для Шлейермахера связано с решением проблемы так называемого герменевтического круга. Он формулируется следующим образом: для понимания целого необходимо понять его отдельные части, а для понимания отдельных частей необходимо понять целое. Так, понимание слова происходит благодаря пониманию предложения, предложения — абзаца, абзаца — всего текста и наоборот. Данный круг, по Шлейермахеру, можно разомкнуть только в том случае, если представлять текст как результат рационального выражения духовного мира автора, его личности. В таком случае, как часть, так и целое определены данным миром. Поэтому задача интерпретатора — проникновение в него. Это становится возможным посредством перевоплощения, уподобления автору текста. Исследователь должен поставить себя в те же исторические условия, что и автор, и пережить те же психические состояния, что и последний. А это означает, что понимание невозможно исключительно в рамках логической структуры текста, необходимо исследовать повседневную жизнь автора, его уникальный исторический опыт. Тем самым герменевтика в лице Шлейермахера констатировала обусловленность понимания религиозными, политическими и другими предпосылками, вытекающими из жизни конкретного человека (в данном случае — автора). Осознание предпосылок, не осознававшихся автором, понимаемых им как нечто само собой разумеющееся, позволяет интерпретатору, считал Шлейермахер, не только адекватно понять автора, но даже понять его лучше, чем он сам себя понимал²⁴.

Для Вильгельма Дильтея (1813—1911) проблема герменевтики была актуальна в контексте популярных в то время дискуссий о статусе и специфике гуманитарного знания. Начиная с Канта, научным считалось естествознание, где непременные для науки общезначимость и объективность достигались благодаря подведению эмпирических (основанных на опыте) фактов, единичного под законы, общее. По мнению Дильтея, естествознание смогло стать «науками о природе» ценой превращения в оторванные от жизненной практики теории, формы чистого мышления на основе математики, и, тем самым, игнорирования уникальности чувственного опыта. Так, для физика исследуемый объект важен как рядовой случай заранее выбранного ограниченного набора общих признаков (плотность, масса, электропроводность и др.). Представитель естествознания имеет дело с объектом не во всей его бытийной полноте, а в рамках абстрактной схемы, как подтверждение выраженного формулой закона (например, F = m*а).

Гуманитарные дисциплины, напротив, являются выражением жизненного опыта и сохранили непосредственную связь с потребностями, интересами человека: «они существенным образом определяются воздействиями, которые отличны от чисто интеллектуального подхода к объектам, а именно: природой и условиями жизни наций, господствующими идеями эпохи, социальными потрясениями в обществах и государствах, а также той силой интересов, которая проявляется в общественном мнении»²⁵. Связь истории, филологии, юриспруденции с конкретными жизненными проявлениями не мешает им быть науками (впрочем, не столь точными как науки о природе, так как человеческая жизнь стихийна и полностью в рациональных формах невыразима). Дильтей обращается вслед за Шлейермахером к интерпретации текстов и в качестве методологического принципа выдвигает, как и его предшественник, вживание в духовный мир автора. Но для Дильтея несомненно, что процесс понимания другого человека представляет собой процесс понимания самого себя. В таком случае, можно ли утверждать, что историк или филолог способны понять автора текста, есть ли у них шансы, как это необходимо ученым, быть объективными? Объективность гуманитарных наук гарантирована, по Дильтею, общностью человеческой природы. Интерпретатор способен понять представителя чужой культуры, понимая себя, так как они подобны друг другу. Жизнь в любые эпохи, считал Дильтей, раскрывает одни и те же стороны.

В отличие от Дильтея, для Ганса-Георга Гадамера (1900—2002) задачей герменевтики не может быть обоснование методологии наук о культуре, то есть гуманитарного знания. Поскольку «понимание оказывается частным случаем применения чего-то всеобщего к конкретной и особенной ситуации»²⁶, то объективность естественных наук в изучении культурных феноменов недостижима. Любой из них представляет абстракцию, которая конкретизируется интерпретатором, исходящим из собственного жизненного опыта. Иными словами, каждый «понимает по-своему». Так, общая логическая структура текста понимается исходя из предрассудков интерпретатора, обусловленных исторической традицией, в которой он находится: «разум существует для нас лишь как реальный исторический разум, а это означает только одно: разум не сам себе господин, он всегда находится в зависимости от тех реальных условий, в которых проявляется его деятельность»²⁷. У Гадамера негативное значение для понимания имеют только неправомерные предрассудки, правомерные же только способствуют ему. Мнение о возможности встать на объективную, лишенную предрассудков, над-историческую позицию познающим субъектом является иллюзией, так как «в действительности не история принадлежит нам, а мы принадлежим истории»²⁸. Поэтому исторические предрассудки, обусловленные жизненным опытом человека, должны быть не преодолены, а приняты как необходимые предпосылки понимания феноменов культуры. Понимание представлено у Гадамера как факт человеческого бытия, а не только как познавательная проблема.

Как и Дильтей, Гадамер утверждает, что процесс интерпретации текста представляет собой самопонимание, но в отличие от первого, он считает этот процесс не воссозданием авторского смысла текста, а созданием смысла заново. Как отмечает Лотман, «поступающие в культуру извне, из другой культуры новые тексты — не книги, переставляемые с полки на полку, а топливо, брошенное в топку»²⁹. Таким образом, каждый акт интерпретации текста есть создание нового культурного феномена, развитие культуры. Данное развитие возможно потому, что интерпретатор, пытаясь понять текст, пришедший к нему из прошлого, открыт чужому культурному опыту. Он готов для понимания отступить от своих предрассудков и не рассматривает их догматически, не считает их единственно правильными. Интерпретация культурной традиции, по Гадамеру, — диалог, равноправное общение прошлого и настоящего: «Общение — это отнюдь не взаимное размежевание... разговор — это не два протекающих рядом друг с другом монолога. Нет, в разговоре возделыва-ется общее поле говоримого. Реальность человеческой коммуникации в том собственно и состоит, что диалог это не утверждение одного мнения в противовес другому, или пр осто сложение мнений. В разговоре они оба преобразуются»³⁰.

Положение фундаментальной герменевтики Гадамера об открытости иному культурному опыту, традиции способствовало утверждению в культурологии идеи «плюрализма культур» и повороту к идее взаимодействия культур от идеи их понимания и оценки типа «высокая» —«низкая».