Поиски «национальной идеи» для России XIX века

В 1832 г. граф С. С. Уваров(1786—1855), сам человек образованный, возглавлявший Академию наук в течение 37 лет (до самой смерти), оценил состояние умов в России как «неудовлетворительное по причине влияния европейских идей». Считая необходимым выработку подлинно русской идеи, способной сплотить всех, Уваров писал: «Необходимо всю культурную жизнь России нечувствительно привести к точке, где сольются твердые и глубокие знания с глубоким же убеждением и теплой верой в истинно русские хранительные началаправославия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего общества». «Три столпа», выдвинутые Уваровым, вызвали живейший интерес НиколаяI, придавшего им характеридеологии «официальной народности». Первые два соответствовали российской государственной политике, а принцип народности был реализацией на русской почве идеи национального возрождения. Веря в плодотворность такого синтеза, Уваров (назначенный сразу еще и министром просвещения), вместе с тем предостерегал: «Россия еще юна… Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее». При этом он призывал «преодолеть страсть к иноземному», развить «национальное, независимое образование». В официальных кругах формула Уварова возрождала идею непогрешимости русского народа, праведности его веры в божественную власть и его внутренней силы, готовности к защите государя и Отечества.

Огромную воспитательную роль в подъеме национального самосознания русского народа сыграла 12 томная «История государства Российского» Н. Н. Карамзина, создаваемая им в течение более чем десяти лет. Начав ее вскоре после победы над Наполеоном, он не только извлек на свет множество малоизвестных страниц русской истории, но и сделал это таким образом, чтобы «наполнить русские сердца гордостью за свою историю, ответственностью за будущее». В «Истории», а также более ранних «Записках о древней и новой России» писатель и историк последовательно проводил мысль о преемственности в культуре и образовании, необходимости литературных реформ.

Труд Карамзина высоко оценили уже современники. Поэт П. А. Вяземский писал: «Карамзин — наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения, вызвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в двенадцатом годе». А. С. Пушкин замечал: «Появление сей книги… наделало много шуму и произвело сильное впечатление. Три тысячи разошлись в один месяц — пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом».

Появление этой книги вызвало и полемику. Против ее «романтизма» выступали консерваторы во главе с А. Шишковым, даже в ней увидевшие опасность «революционной заразы». В действительности же эта полемика была выражением спора об исторических путях России, в течение многих лет и даже десятилетий ведущегося славянофиламиинародниками.Славянофилы(философ и публицистИ. В. Киреевский, поэтА. С. Хомяков, историкС. П. Шевырев) подчеркивали патриархальность русского народа, самобытность русской истории и культуры, выражавшуюся в религиозной нравственности и любви к ближнему. Они настаивали на том, что Россия должна идти своим, особенным путем.

Высокую нравственность выдвигали на первый план и западники, в том числе один из «разбуженных декабристами», Александр Иванович Герцен(1812—1870), эмигрировавший из-за преследований царя в Лондон и издававший там газету «Колокол». Герцен видел будущее Росси в просвещении западного типа, верил в наступление там социализма (причем не пролетарского, а крестьянского). По собственному признанию, перед английским социалистом Р. Оуэном он готов был встать на колени. Тем не менее, в некрологе славянофилу Аксакову он писал: «У нас была одна любовь, но не одинаковая. Мы, как Янус или двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно». Другое дело, что, по мнению западников, в выражении К. Д. Кавелина, «древняя русская жизнь исчерпала себя вполне… Мы вышли в жизнь общечеловеческую, оставаясь теми же, что были — русскими славянами».

Западники (А. И. Герцен, В. Ф. Одоевский, К. Д. Станкевич, К, Д. Кавелин, В. Г. Белинский), выступая с довольно разных позиций, были едины в горячей приверженности европейской образованности, праву личности на самореализацию, с чем несовместимы крепостничество и самодержавие. Герцен и Огарев, в отличие от славянофилов, считали, что национальной чертой русского народа является как раз стремление к социальным переменам, которое должно направляться соответствующим воспитанием. Герцену принадлежит поразительное наблюдение: «Нельзя освободить людей к наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче переносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».

Для воспитания внутренней свободы Огарев требовал своим «Планом народной школы» (1847) устранения любых сословных, религиозных, национальных ограничений. Герцен утверждал, что правление Николая Iсистематически «вытравляло человеческие чувства, оставляя только одно — покорность». Возмущаясь тем, что школы «задавлены надзором и попами», Герцен не приветствовал и сентиментально-романтические идеи А. Руссо. В романе «Кто виноват?» он показал, как в условиях жестокой действительности юноши, воспитанные в духе абстрактного гуманизма, теряются, становятся «лишними людьми».

Еще более радикально был настроен Виссарион Григорьевич Белинский(1811—1847). Исключенный из университета и став журналистом, будущий автор знаменитого «Письма Гоголю» за свою короткую жизнь много сделал в области демократической литературной критики, демократизации образования. «Первейшая задача человека, — пишет Белинский, — «во всех сферах деятельности на всякой ступени общественной иерархии — быть человеком». Поэтому уже в семейном воспитании должна преобладать не эгоистическая любовь к себе и своим замыслам, а любовь к истине и человечности, отношения между родителями и ребенком должны быть доверительными и равными, тогда не будет необходимости в наказаниях, тогда возможно воспитать подобные отношения и между государством и подданными. И семейное, и школьное образование должны «прививать детям любовь к Родине, ее природе, языку, истории». Горячо любя Отчизну, Белинский видел «спасение России не в мистицизме, аскетизме, пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманизма». Вместе с тем в гуманизме Белинского уже явственны те зловещие черты, которые позже буквально захлестнули Россию. Веря, что «улучшение людей сделается через социальность», он пишет: «Но смешно думать, что это может сделаться само собой, временем, без насильственных переворотов, крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов!»

Совершенно уникальное место в полемике о судьбах России, вообще в ее общественной мысли занимает Петр Яковлевич Чаадаев(1794—1856). В опубликованном в журнале «Телескоп» в 1836 г. первом «Философском письме» «отставной гусар и философ» писал: «Мы явились в мир как незаконнорожденные дети, без наследства… не усвоили ни одного из поучительных уроков минувшего». Там же он пишет: «Одна из самых печальных особенностей нашей цивилизации состоит в том… что мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого… Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет, прежние идеи выметаются новыми, так как последние не вырастают из первых. Словом… мы живем лишь для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам».

Эта публикация прозвучала «как выстрел в ночи», как «алмаз по стеклу». Журнал был закрыт, редактор сослан, автор объявлен сумасшедшим. В «Апологии сумасшедшего» он ответил: «Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа». Однако, пишет Чаадаев, «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, преклоненной головой, запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее». «Ясный взгляд» Чаадаева усматривал и историческую миссию России: «У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».