Эпоха эллинизма

Из «Характеров» Бестактность — это неумение выбрать подходящий Теофраста момент, причиняющее неприятность людям, с ко-

торыми обращаешься, а бестактный вот какой че­ловек. К занятому человеку он приходит за советом и врывается с тол­пой бражников в дом своей возлюбленной, когда та лежит в лихорадке. К уже пострадавшему при поручительстве он обращается с просьбой быть его поручителем. Когда предстоит выступать свидетелем, он яв­ляется в суд уже по окончании дела. На свадьбе начинает поносить женский пол. Человека, который только что пришел домой усталый, он приглашает на прогулку. Он способен к продавшему что-нибудь привести покупателя, который предлагает более высокую цену. В со­брании, когда все уже знают и поняли сущность дела, он встает и начи­нает рассказывать все сначала. Он усердно предлагает свою помощь в деле, которое начавший его хотел бы прекратить. За причитающимися ему процентами он является как раз после того, как его должник по­тратился на жертвоприношение. Когда раба наказывают ударами бича, он стоит тут же и рассказывает кстати, как у него как-то один раб пове­сился после бичевания. В третейском суде он старается поссорить сто-

265

роны, желающие примириться. Пускаясь в пляс, тащит за собой соседа, который еще не пьян.

(Теофраст. Характеры. С. 19)

Аполлон и Гермес Аполлон. Чего ты смеешься, Гермес?

Гермес. Ах, Аполлон, потому что видел такое смешное!

Аполлон. Расскажи-ка, — я сам хочу посмеяться.

Гермес. Гефест поймал Афродиту с Аресом и связал их вместе на ложе.

Аполлон. Как же он это сделал?..

Гермес. Я думаю, он знал об их связи уже давно и следил за ними; и вот сегодня, прикрепив к ложу невидимые сети, он ушел в свою кузни­цу. Пришел Арес, думая, что никто его не заметил, но Гелиос его видел и донес Гефесту. Тем временем Арес с Афродитой легли на ложе и толь­ко что принялись за дело, как попали в сети и почувствовали себя крепко связанными. Тогда явился Гефест. Афродита, совсем обнаженная, не знала, чем прикрыть свою наготу, а Арес сначала пытался было бежать, думая, что ему удастся разорвать сети, но вскоре, поняв, что это невоз­можно, стал умолять освободить его.

Аполлон. Что же? Освободил их Гефест?

Гермес. Нет, он созвал богов поглядеть на их прелюбодеяние; они, оба обнаженные, совсем пали духом и лежали связанные вместе, крас­нея от стыда. Они представляют, кажется мне, приятнейшее зрелище: ведь у них почти что вышло дело...

Аполлон. И наш кузнец не стыдится показывать всем позор своего

брака?

Гермес. Клянусь Зевсом, он стоит над ними и хохочет. А мне, прав­ду говоря, показалась завидной судьба Ареса: не говорю уже о том, чего стоит обладание прекраснейшей из богинь, но и быть связанным с ней вместе — тоже хорошее дело.

Аполлон. Ты, кажется, не прочь дать себя связать на таких условиях?

Гермес. А ты, Аполлон? Пойдем туда, и, если ты их увидишь и не пожелаешь того же, я преклонюсь перед твоей добродетелью.

(Лукиан. Разговоры богов. С. 66)

Из «Дафниса Никаких сведений о жизни и судьбе Лонга не имеется. и Хлои» Лонга На основании стилистических особенностей его роман можно отнести ко II—III вв. Это один из лучших рома­нов всей античной литературы. Два пастуха находят брошенных младенцев: один мальчика — Дафниса,-а другой девочку — Хлою, воспитывают их как род­ных детей. Подростки, живущие недалеко друг от друга, вместе пасут свои стада, вместе работают и играют. Незаметно для себя они влюбляются друг в друга и не могут понять, что с ними происходит.

266

И войдя вместе с Хлоей в пещеру нимф, где ручей был, (Даф­нис. — Сост.) отдал Хлое стеречь свой хитон и сорочку, а сам, став у ручья, омывал свои кудри и тело. Кудри его черные, пышные, тело же смуглым сделал от солнца загар, и можно было бы подумать, что тело окрашено тенью кудрей. С восхищением Хлоя смотрела — пре­красным казался ей Дафнис, и, так как впервые прекрасным он ей показался, причиной его красоты она купанье считала. Когда спину и плечи ему омывала, то нежная кожа легко под рукой поддавалась, так что не раз украдкой она к своей прикасалась, желая узнать, ко­торая будет нежней. Солнце было уже на закате, тогда свои стада домой они погнали; и с тех пор ни о чем не мечтала уже более Хлоя, лишь о том, что хотела вновь увидеть, как купается Дафнис. С на­ступлением дня... Дафнис играл на свирели... А Хлоя... чаще на Даф­ниса взор направляла. И вновь, на свирели когда он играл, прекрас­ным он ей показался, и опять причиной его красоты звуки песен счи­тала она, так что, когда он кончил играть, она и сама взялась за свирель, надеясь, что, может быть, станет сама она столь же прекрасной. ...Вновь увидала его во время купанья и, увидевши, к нему прикоснулась и пришла опять в восхищенье, и восхищенье это было началом любви. Каким она мучилась чувством, — не знала юная дева: ведь она воспи­талась в деревне, ни разу она не слыхала, никто не сказал ей, что зна­чит слово «любовь». Томилась ее душа, и взоры ее рассеянны были, и часто и много она говорила о Дафнисе. Есть перестала, по ночам не спала, о стаде совсем забывала, то смеялась, то горько рыдала, то за­сыпала, то вновь подымалась, лицо у нее бледнело, то вновь, как заре­во, ярко горело... И раз, одна когда осталась она, такие вот речи при­шли ей на ум:

«Сколько раз терновник царапал меня, и я не стонала, сколько пчел меня жалило, и я мед есть продолжала. То же, что теперь мне сердце ужалило, много сильнее всего. Дафнис красив, но и цветы красивы; прекрасно звучит его свирель, но так же прекрасно поют соловьи, а ведь о них я не думаю. О, если б его свирелью была я сама, чтобы дыханье его в меня входило. Или козой у него, чтобы пас он меня. О злой ручей! Ты только Дафниса сделал прекрасным, я же напрасно купалась в тебе. Гибну я; милые нимфы, но и вы не даете спасенья девушке, вскормлен­ной здесь на ваших глазах! Кто же вас венками украсит, когда я умру, кто будет кормить моих бедных ягнят, кто будет ходить за моей цика­дой болтливой? Ее я поймала с большим трудом, чтобы возле пещеры меня усыпляла пеньем своим, но Дафнис теперь лишил меня сна, и напрасно поет цикада».

(Лонг. Дафнис и Хлоя. С. 236)

267