Лучшее из домашних животных

Комнатные животные образуют промежуточную категорию между людьми и вещами. Собаки, кошки, птицы, черепахи или канарейки сво­им трогательным присутствием означают, что человек потерпел неудачу в отношениях с людьми и укрылся в нарциссическом домашнем мир­ке, где его субъективность может осуществляться в полном спокой-ствии. Отметим попутно, что эти животные лишены пола (нередко спе­циально кастрированы для жизни в доме), — подобно вещам, они бес­полые, хотя и живые, именно такой ценой они могут стать аффективно успокоительными; лишь ценой собственной кастрации, реальной или символической, они способны играть для своего владельца регулятив­ную роль в отношении страха кастрации — ту роль, которая в высшей степени присуща и всем окружающим нас вещам. Ибо вещь — это бе­зупречное домашнее животное. Это единственное «существо», чьи до­стоинства возвышают, а не ограничивают мою личность. В своей мно­жественности вещи образуют единственный разряд существующих объектов, которые действительно могут сосуществовать друг с другом, не ополчаясь друг на друга своими взаимными различиями, как живые существа, а сходясь покорно к средостению моей личности и без труда слагаясь вместе в моем сознании. Вещь лучше, чем что-либо другое, поддается «персонализации», а вместе с тем и количественному пере­счету; и эта субъективная бухгалтерия не знает исключений, в ней все может стать предметом обладания и психической нагрузки или же, при коллекционерстве, предметом расстановки, классификации, распреде­ления. Таким образом, вещь в буквальном смысле превращается в зер­кало: отражаемые в нем образы могут лишь сменять друг друга, не всту­пая в противоречие. Причем это безупречное зеркало, так как отража­ется в нем не реальный, а желанны!, образ. Одним словом, собака, от которой осталась одна лишь верность. Я могу смотреть на нее,.а она на меня не смотрит. Вот почему вещи получают всю ту нагрузку, что не удалось поместить в отношения с людьми. Вот почему, человек столь охотно идет на регрессию, «отрешаясь» от мира в своих вещах. Не бу­дем, однако, обманываться этой отрешенностью, породившей целую сентиментальную литературу о неодушевленных предметах. Эта отре-

761

шенность есть регрессия, эта страсть есть страсть к бегству. Конечно, вещи играют регулятивную роль в повседневной жизни, они разряжа­ют немало неврозов, поглощают немало напряжении и энергии траура; именно это придает им «душу», именно это делает их «своими», но это же и превращает их в декорацию живучей мифологии — идеальную декорацию невротического равновесия.

(БодрийярЖ. Система вещей. С. 20-24, 75-76)